Леха хмыкнул.
– Ладно, про мента разговор особый. А Костя – что он знает? Про фотки не знает? Про саблю с печатью знает?
Шнырков понял, что дальше хитрить бессмысленно и решил все рассказать, удивляясь неожиданной толковости Лехи.
– Костя твой, когда в гостях у тебя был, случайно зашел в кабинет твоего отца, и фотки голов отрубленных увидел. И саблю тоже. Ты спал в это время.
– Это ерунда. Фотки ж могли быть не именно тех детей, убитых? Правильно ведь? Просто фотки отрубленных голов. И кстати, батя же – Президент детективного агентства, так что он материалы готовил. Да и сабля тоже не та самая. У меня батя ж собирает оружие. Сабля и сабля. Да и не будет Костян никому рассказывать! Он свой парень! Молчал же до этого.
Шнырков кивнул.
– Лузита тоже будет молчать.
– В этом я не сомневаюсь, – согласился Шнырков, – а вот Слепов…
– Нечего тут думать. Он успел ход делу дать?
– Нет, скорее всего. Он если это сделает, то завтра утром.
Леха улыбнулся своей простодушной улыбкой.
– Ну, так все просто же выходит. Значит, надо его или убить, или купить. Причем сегодня. А что проще?
– Я для того тебе все и рассказал. Ты теперь – хранитель Булевских капиталов. Я знаю, он тебе ключи от второго вашего сейфа, с деньгами оставил. Так что решай.
– А сколько надо денег?
– Много.
– Может, проще тогда все-таки его убить?
Шнырков долго скреб затылок и наконец сказал:
– Я такое решение принять не могу. Убивать я Вовку не хочу. И не буду.
Леха встал.
– Я, Петрович, тебе даю сто тысяч евро. Я решение принял. Мне жизнь бати моего дороже всех денег. Я бы все отдал, но как бы жадность фраера не сгубила. Будет больше просить – сам понимаешь. Изволь или сам его завалить, или пацанов подключи. Но завтра чтоб все решено было! А нет – я сам застрелю Слепова этого! Я за батю все сделаю, без базара лишнего! По настоящему!
Шнырков улыбнулся горькой улыбкой. У него не было сына. Жена ушла от него к небогатому тощему татарину, когда Шнырков служил в Чечне.
Санкт-Петербург. Вечер.
– Привет, – широко, радостно и искренне, словно встретил старого друга, улыбнулся сидящему на подоконнике Черкасов, – я без оружия. Поболтаем?
– Нет желания. Червонного арестовали?
– Убили.
– Я так и почувствовал. Уводи своих бойцов. Может и поболтаем. Снайперов выставил?
– Нет еще. Скоро подъедут.
– Зря. У меня здесь много оружия. В руках, как видишь, граната. Отпущу – кобздец будет. Взрывчатки здесь полно. Весь дом поляжет.
– Да не будут они стрелять. – Черкасов обернулся к своим специалистам, уже сжимавшим в обеих руках пистолеты. – Парни, покиньте комнату. Я сам здесь разберусь. – Они вышли и прикрыли дверь. – Все, мы одни. Я – майор Черкасов. Командир спецотряда быстрого реагирования при МВД области. Это – Владимир Слепов, оперуполномоченный, который и нашел тебя. А ты кто?
– Я простой русский парнишка.
– Ты – Мокшан?
– Можете называть меня и так.
– Где воевал, боец?
– Чечня. Я – старший сержант десантно-штурмовой бригады ВДВ.
– Старший сержант, я воевал не только в Чечне. Я тоже ненавижу кавказцев. Я знаю самую грязь войны. Я находил трупы своих друзей с ожерельем из ушей, с половыми органами, засунутыми в рот. Я плакал на похоронах с их матерями и младшими сестрами. Я проводил допросы с пристрастием. Я сам жег бороды, выдавливал глаза пальцами и уже мертвым вырезал гирлянды вонючих кишок. Но я никогда не убивал беззащитных детей, даже если это дети врага. Вот потому я здесь. Я хочу арестовать тебя, и несмотря на то что, получил приказ взять тебя живым, я убью тебя, если ты будешь сопротивляться. Потому что позоришь нас, позоришь нашу войну, и нас – русских воинов. И никакие гранаты тебе не помогут.
– Ты – Всеволод Ведонцев? – спросил Слепов. – Из Пензы?
– Не знаю никакого Всеволода. Меня зовут Иван Иванович Иванов. Имя, правда, по происхождению еврейское, но оно все рано с Русью ассоциируется. Да и родом я из Мокшана Пензенской области. Ну и, друзья мои? Что теперь собираетесь делать?
– Арестовать тебя.
– Не выйдет. И я думаю, объяснять почему, не надо.
– Сам понимаешь, бежать у тебя тоже никак не получится.
– Бежать не получится. Можно взорвать здесь все к чертям, чтобы надолго молва говорила, как русские парни погибают.
– А что, России или русскому народу легче жить станет от этого? – Черкасов облокотился на стенку.
– Какой русский народ? Нет такого больше. Умер русский народ. Сперва – на бумаге. Есть только россияне, граждане России. Граждане Россиянии. Мордва есть, осетины есть, даже юкагиры есть, целых триста человек, а русских – нет. Все говорят: да вы что! Какие еще такие русские? Они же все намешаны-перемешаны. Там столько намешалось наций! У татар не намешалось, у удмуртов не намешалось, а у русских – намешалось, и потому их нет. А скоро наш народ и в реале погибнет. Ведь сколько сейчас русских мрет! Холокост еврейский отдыхает! Три миллиона в год русских людей! Кто нам компенсацию платить будет?
– Так зачем же ты все это делал? Зачем детей резал? Вот застрелим мы тебя сейчас, ты нас гранатой подорвешь, и что? В итоге три русских человека погибнут. Три ребенка наших осиротеют. А если бы ты нашел работу хорошую, женился, пятерых детей бы родил… Вот она, польза-то где!
– Правильно это, конечно. Но кто будет мстить? Кто будет их детей резать, как они наших режут? У Червонного, когда он в Грозном жил, всю семью чеченцы вырезали. Всех: маму, папу, жену, двух ребятишек. Он как раз в разъездах был. Он как раз после этого, и пошел воевать. Мы там и встретились. А у меня, не в Чечне! У нас, в Поволжье, таджики-гастрарбайтеры сестренку мою изнасиловали пятилетнюю, она умерла потом. И ничего им не было! Народ помял их маленько, а потом милиция отбила, и отпустили, депортировали, говорят. Я в армии как раз был. Жалко, не успел. – Он засмеялся низким грудным голосом. – Эх, как бы я их… Они бы у меня умирали долго, целый год… Кто будет мстить? Кто будет взрывать дома, как они взрывают наши? Кто будет заворачивать их трупы в свиные шкуры за то, что они распинают наших ребят?
– Нельзя победить жестокостью жестокость!
– Можно. Только так ее и можно победить. Не надо только байки
