пиво из второй кружки.
– Володь, – выпустив клубок дыма, как бы и не к месту спросил Шнырков, – а ты пить бросить не собираешься?
– Да хотел я… И с Аленкой всегда собачимся из-за этого… Да как тут бросишь пить с такой работой? С ума спятишь! Вон как Крючок! – у майора Крючкова, действительно была магния преследования, с которой он в итоге и загремел в психбольницу. Кроме того, и Владимир об этом промолчал, его разгорающаяся страсть к выпивке была причиной, по которой его жена не хотела детей.
– А что не уволишься?
– Да куда я уволюсь…
– Вот уж можно подумать, некуда? Да хоть ко мне, к примеру.
– Да не хочу я, Леха. Люблю я свою работу. Втянулся как-то. Хоть и устал… Страшно устал… Я ведь и бухаю-то отчего…
– Отчего?
– А то ты сам не знаешь! Не помнишь? В говне же возишься с утра до ночи! В крови, в грязи… так вот иногда посмотришь со стороны на все это, и страшно, Леха! Страшно становится! А выпьешь, вроде бы и ничего… А хочется ведь иногда бросить все к чертовой матери, и уехать куда-нибудь далеко-далеко…детей завести… бухать бросить нафиг…
– Ну вот уедешь и что делать будешь? Ты ж сыщик. Ты ж зачахнешь!
На это Слепов, уже немного покачивающийся, звонко хлопнул себя кулаком по предплечью левой руки.
– Хрена! Хрена я зачахну! Поедем в Крым… Мы с Аленкой туда в медовый месяц ездили… давно-то как, Господи, а… Давно-то как, Леха… Поселок там есть маленький, под Судаком. Там завод шампанских вин, рощи можжевеловые – для здоровья очень полезно… воздух чистый-чистый, аж голва кружится… Горы… Эх, красотища какая!
– Ну, а что тебе мешает, Володь? Брось все, увольняйся и езжай туда!
– Леха, мы тогда еще молодые были с Аленкой… Катамаран, помню, снимали, возьмем вина, фруктов, и уплываем на три часа. А там красотища, бухты, гроты… С катамаранов прыгали, плавали в открытом море, трахались прямо в воде, в волнах качались, потом залезали наверх, вино пили… – у Слепова глаза налились слезами, – а сейчас уж забыл когда даже целовал ее…
– Володька, ну кто виноват, кто? Бросай нахер все, езжай туда!
– Да что я там… Ну квартиру продам, хватит там на такую же квартиру в хрущевке… Никуда я не поеду… так… мечты… пьяные…
– Да, Володя, вот иногда хорошо ведь так помечтать… Вот смотри: домик рядом с морем, прямо из окна море видно. Двухэтажный, дворик большой. Винограда очень много, будете вино делать: для себя и на продажу. Сарайчик, птичник, чтобы и курочка была, и яички свеженькие. Можно и свинку завести, и гусей – чтоб на Новый Год стол хороший был. Рядышком, через плетень такой невысокий, и за деревьями – второй домик, для приезжих, чтоб снимали и для гостей всяких… друзей будешь со всей России приглашать!
Елена Слепова ждала мужа часам к одиннадцати. Но он не вернулся и к полуночи. Телефон отвечал лишь непонятное: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Заснуть не получалось. Она вылезла из кровати, накинула халат и села на табуретку в кухне перед окном. Немножко поплакала. Постепенно грусть и печаль сменила злоба. «Ну, вот сейчас он придет… Наверняка, пьяный опять в хламину. Завтра же уходить надо. Уходить к маме, к подругам, к черту, куда угодно, только не губить себе жизнь». Но через полчаса на место злобы пришел страх. А может, правда – на задании? В засаде? Или, не дай Бог, убили уже, вот телефон и молчит? И как только Алена взяла в руки трубку, чтобы позвонить начальнику мужа, как в замке завозился ключ. Владимир вошел, слегка покачиваясь, снял ботинки, тяжело проступал в кухню и встал перед женой. Она молчала. Слепов пытался что-то сказать, но ничего кроме причмокивания из его уст не исходило: не то он не мог подобрать нужных слов, не то боялся, что пьяное заплетание языка все испортит. Алена молчала. Наконец, Владимир прошептал:
– Всё. Всё. Аленушка. Всё теперь, – и он вынул из-за спины красный спортивный баул и, чиркнув молнией, с маху швырнул его на пол. Из раскрытого жерла вразноброс полетели пачки евро, и стало видно, что сумка была наполнена внабивку. Алена вскочила, а Владимир рухнул на колени, с хрустом подломив ногу, обнял ее колени, и громко некрасиво зарыдал, вздрагивая всей грудью.
Санкт-Петербург. Утро.
О покушении на сына родители Кости узнали на другой день. Дома была страшная размолвка, мать и отец прекращали разговаривать, казалось навсегда, но эта мертвая тишина снова и снова нарушалась криками Галины Сергеевны. Позвонили даже в милицию Владимиру Слепову, чтобы выразить ему благодарность за спасение мальчика, но того на работе, к сожалению, не оказалось.
Костя сидел в кровати, закутанный одеялами, с тремя подушками под спиной и пил чай. Вся эта заговорческая картина напомнила ему старые рассказы про пионеров. Конечно, это здорово, когда придуманные пионеры совершают подвиги, а другие пионеры читают эти байки. А ведь наверняка, когда смерть касалась живых людей своей безболезненной саблей, когда последний сон холодом костенил кровь, не так уж было им весело… Никто не знает, как плакал Павлик Морозов, как кусала губы Ульяна Громова, как недоуменно смотрел в небо из шахты Володя Дубинин… Никто не знает это теперь, и сносят плакаты и мемориальные доски так же бессмысленно, как и раньше, когда называли в их честь пионерские дружины. Все это бессмысленно…
И все это нелепое расследование так же напоминает проказы юных тимуровцев, крутящих на чердаке штурвал, который игрушечный, но точно как настоящий. Настоящая – только смерть, а Костя теперь знал, что это такое. Правда, с каждой минутой, чем больше солнце заглядывало в его комнату, все теплее и яснее становилось на душе. Костя вспоминал, как улыбается Влада, как она сердится, как она изящно стояла с двумя ножами на пыльной дороге…
Родители выехали ранним утром. Галина Сергеевна, хотя прекрасно понимала, что муж хотел спасти сына (для чего и отправил его под Лугу); и в том, что именно здесь Костю и настигла опасность, виноват только Палач и никто больше. Более того, останься сын в городе, где вероятность, что именно там он не был бы убит? Страшно подумать.
И хотя Александр Иванович совсем не заслужил этого, но поток непрерывного давления из уст Галины Сергеевны не прекращался ни на секунду. Муж ничего не отвечал, только тихо крутил руль, вжав голову в плечи. И в глазах его вспыхивали странные огненные искры. Если бы жена вдруг повернулась в его сторону и увидела их, то наверняка лавина ругательств бы сразу остановилась. Но взор Галины Сергеевны был устремлен к горизонту, и чем ближе машина подъезжала к дому свекра, тем громче и яростней сыпались обвинения на Александра Ивановича, тем сильней вжимал он голову в плечи, и тем жарче разгорались огненные точки в его глазах.
Родители быстро подняли сына, собрали его вещи, попрощались с дедом и помчались в Питер. Мама всю дорогу сидела с сыном на заднем сидении, крепко обняв его, словно не хотела выпускать, и не говорила ни слова. По щекам ее струились слезы.
– Отвези меня на работу, – сказала она мужу максимально сухим и презрительным голосом, словно барыня, бросающая приказ юродивому конюху. – Потом – Костю домой. Я думаю, надо мне нанимать охранника, если мужчины у нас дома нет. Я всегда все одна делаю.
Даже когда мать покинула машину, Александр Иванович не вымолвил ни слова. Уже дома он все-таки сказал сыну, когда они сели за кухонным столом:
– Костя, прости меня. Я очень виноват перед тобой. Ты даже не
