— повинны только наполовину.
Фабриканты на фабрику не показывались и на запросы и приглашения отвечали глубоким молчанием.
18 января пришлось избрать новое правление взамен фабрикантского. Это правление и повело все дело. Фабриканты явились на следующий день, 19-го, но было уже поздно, — им пришлось повертывать оглобли и отправляться восвояси.
Вот какую резолюцию мы приняли и подписали после осмотра фабрики:
«Комиссия по обследованию фабрики Товарищества Иваново-Вознесенской ткацкой мануфактуры в составе командированных эмиссаром Народного комиссариата
Главным образом, заботами и хлопотами фабричного комитета, как непосредственно, так и давлением на администрацию, работа на фабрике продолжалась.
В частности, с ноября фабрика продолжала работать исключительно трудами фабричного комитета.
В настоящее время за полным отсутствием сырья прядильная приостановила работы; в ближайшие же дни и ткацкое отделение вынуждено будет стать.
В течение последних лет товары, вырабатываемые на фабрике, сдавались по цене себестоимости одному из главных пайщиков товарищества: Товариществу мануфактур П. Витовой и сыновья, благодаря чему создавалась фиктивная бездоходность предприятия, а в настоящее время и дефицит.
Поэтому комиссия полагает, что необходимо немедленно национализировать фабрику Товарищества Иваново-Вознесенской ткацкой мануфактуры, при условии одновременного субсидирования предприятия в размере 4 000 000 рублей».
Такова наша резолюция.
Ходили мы по фабрике часа три-четыре. Осмотрели все отделения, чувствовали себя при обходе на положении министров, а знали и понимали немного больше рабочих, а в иных случаях и значительно меньше. Контора заготовила все нужные сведения, сотворила свои отчеты и наделила нас мертвыми цифрами.
Отчет имеется у меня особо.
Сведения повезли народным комиссарам.
В ближайшие дни вопрос, по-видимому, должен разрешиться окончательно.
17 (4) февраля 1918 г.
Недавно пришлось исключить из группы двух членов.
Собственно говоря, членом был только Андрей Козлов; другой, Федоров, числился только кандидатом. А. Козлов всем нам показался «оппортунистом», ибо по многим вопросам, возникавшим за последнее время (главным образом по вопросу о терроре, репрессиях, смелости и решительности действий) показал себя крайне уступчивым и трусливым. Собрались мы, посоветовались, — оказалось, что и на собраниях-то он не был уже раза четыре, — и, скрепя сердце, порешили исключить из группы.
А. Козлов еще летом вышел вместе с нами из организации социалистов-революционеров.
Первое время посещал заседания наши довольно исправно; но за последнее время начал определенно хромать; как видится, пострусил и назвал себя «левым социалистом-революционером». Исключили.
Кандидата Федорова исключили, главным образом, за то, что всей группе он пришелся не по сердцу своей интеллигентской склизкостью, тягучестью и половинчатостью.
Когда он начинал говорить, подымалось харканье, поплевыванье, хождение и т. д. Всем делалось невыносимо тошно. Подыскали формальный предлог:
1) Вы не имели права на опросной карточке рабочего клуба писать: «член группы максималистов».
2) Три дня назад вы вошли в комитет и сразу кинулись к шкафу со словами: где бомбы. Какое вам дело, где они? Вы не член и об этом не должны говорить, особенно в подобной форме.
Исключили.
Всего теперь в группе осталось двадцать четыре члена и шесть кандидатов.
По-видимому, членами следовало бы дорожить, но мы держимся на этот счет иного взгляда: исключаем и будем исключать безжалостно.
За последние две недели вступило четыре новых члена и четыре кандидата.
Для нас, при нашей строгости приема, — это весьма значительный прирост. Прием производится таким образом:
Пришли, например, сегодня супруги Черняковы — старые максималисты, работавшие еще в прошлую революцию. Прослушали «Политическую экономию», прослушали один частный вопрос и были высланы за дверь. Товарищи вполне откровенно высказывали свои соображения, припоминали, что знают о них по прошлой работе.
Выяснилось определенно, что оба они люди «свои», что принять можно с уверенностью. Приняли. А относительно других, которые еще не внушают такого полного доверия, ограничиваемся «кандидатством» на неопределенное время, пока не убедимся, что знает как следует программу; уяснил себе формы тактических приемов; докажет, что смел, прям и решителен, что «наш» во истину. Тогда примем.
Эта строгость приема спасает нас от многих осложнений и неприятностей.
Теперь по городу идет слух, что у максималистов пятьдесят пулеметов, бомбы, много всякого оружия.
Перепугалось трусливое стадо мещан и притихло. Откуда-то знают, что обучаемся военному делу.
Три дня сряду занимаемся группой часа по два с инструкторами-солдатами. Один, Михеич, особенно потешен. Длинноносый с широкими утиными ноздрями, чахоточно-бледный, подпоясанный вервием и глотающий слова — он пытается, не взирая на немощь, представиться суровым воякой.
— Сме… е… е… рно.
Тишина. Только-что болтавшие соседи застывают словно истуканы. На лицах закаменело внимание к выкрикам бравого «инерала».
— Кру…гом.
Все повертываются на 180°.
«Инерал» доволен.
— Сичас будем пальбу разучать… Эта вот стена к примеру буржуи. Буржуй может подойти и спереди и сзади. В строю говорить не полагается, потому что навсегда буржуй может сзади подойти, а мы тут разговариваем. Вот и крышка. Некогда тут растабарывать, слушать надо…
— Пальба по буржую… Рота…
Все вскинули винтовки, взвели курки, замерли:
— Пли…
Застучали курки, снова винтовки под мышкой; снова раздается знакомая команда «инерала»:
— Рота… пли…
Так за ученьем проходит часа два. Занимаются с нами и девушки-максималистки. Их три. В местной красной гвардии их две.
Одна ездила с отрядом, застрявшим в Москве, против Каледина на Дон.
Занятия идут дружно. Через несколько дней мы в полной боевой готовности.
На следующем собрании кончаем «Политическую экономию». Остался последний отдел «Социалистическое общество».
