Вот и хорошо, что обождал с решением: теперь я на вопрос уже смотрю иначе и остаюсь в группе не только потому, что это необходимо, как временная мера, но и потому, что нам необходимо единение вообще. Наша группа небольшая, всего человек тридцать. Если расколемся, — распылим силы, и работа «для идеи» сойдет на нет. Мы успокоим, правда, личные прихоти и перестанем петушиться, но дело, живое и нужное дело много потеряет в результате этой операции. В сущности — что заставляет нас разойтись? Разномыслие по некоторым вопросам.
А разве может быть, говоря вообще, единомыслие по какому-либо, даже крошечному, вопросу?
Нет, не может. И, логически рассуждая, мы должны будем разойтись и работать в одиночку. Мы от этого, быть может, и выиграем, но дело, несомненно, проиграет.
Были у меня, правда, и другие соображения, сильные соображения хотя бы относительно товарищеской дисциплины, но, скажу откровенно, я сгустил тона: эта строгость живет до сих пор, и ни один член еще не принят «с кондачка».
Вчера даже был такой случай: один из лучших товарищей, т. Муссатов, заявил, что предшествующей ночью, нетрезвый, он попался на обход. Его записали, отобрали бумагу, выданную группой (осмотреть особняк Скорынина), отобрали и револьвер. Долго мы обсуждали этот вопрос, много высказывали соображений, но никто не высказывался против товарищеского наказания, — все понимали, что без последствий оставить этого дела нельзя.
Эти разговоры не были лицемерными кривотолками о сучке в глазу брата, когда в своем глазу целое бревно, — это была истинная, неподдельная жажда во что бы то ни стало спасти, оградить честь и репутацию группы.
Порешили на том, что на месяц он исключается из членов группы, о чем осведомляем через печать. Винтовка, граната, — это все остается у него, ибо доверие к нему, как к надежному товарищу, отнюдь не поколеблено происшедшим фактом. Призвали, по-товарищески объяснили, — он понял, разумеется, нас, как и надо было понять, принял и даже одобрил наше решение, как ни горько попадать в печать с подобною аттестацией. Так пришлось мне вчера убедиться, что дисциплина товарищеская у нас еще жива, что сами мы, все вкупе, стоим на страже интересов общего дела.
В воскресенье было собрание, вчера другое — два подряд.
Первое — в Совете, второе — в новом нашем помещении в доме Скорынина. От минувшего четверга до воскресенья некоторые товарищи, по-видимому, одумались, размыслили и остереглись создавать раскол в группе. Когда вопрос дебатировался вновь, после, разумеется, предварительного собеседования, — результат получился иной: за мое предложение— известить Совет — (голосовало четырнадцать, против, кажется, пяти или шести.
Извещение приняли в такой редакции:
«Иваново-Вознесенская группа анархо-синдикалистов доводит до сведения Совета, что ею занят дом Скорынина для помещения там комитета группы и редакции.
Ответственные члены группы: Фурманов, Сидоров и Пузанов».
Подано заявление было на имя Совета, а рассмотрено было даже не Исполнительным комитетом, а президиумом.
На следующий же день, т. е. вчера, нам прислали бумагу, приблизительно такого содержания:
Исполнительный комитет предлагает дом не занимать, а ежели занят, — через два дня чтобы был очищен.
Смысл отношения был именно таков. По этому поводу было у нас вчера долгое совещание.
Порешили на следующем:
Решение президиума еще не решение Совета: может-быть, даже и Исполнительный комитет перерешит это постановление. Если же нет, — мы поднимаем вопрос на советском заседании. Пока что остаемся в захваченном доме. Пусть приходят и прогоняют, — сопротивляться, отстреливаться не будем. Но мы вопрос поставим на обсуждение всего Совета и думаем, что он решит по-иному.
Придется может быть, вообще поставить вопрос о доверии Совета к группе Совета (а не к партии большевиков).
Потом разбирался вопрос о дальнейшей работе группы и распределении этой работы среди членов. Александру Чернякову поручено составить примерную программу работы. Здесь, в огромном доме (если только удержимся), необходимо создать клуб анархистов. А там потребуется и библиотека. По этому вопросу также было не мало высказано сомнений и положительных соображений.
Взять библиотеку можно у Александра Горелина, библиотека прекрасная.
На его же лошадях и перевезем — со всем, со шкафами и проч.
Но ведь нужен библиотекарь, а на большую, хорошую — так еще и хороший библиотекарь. Найдем человека или нет?
Затем необходимо для хорошей бибилотеки ставить карточную систему, нужен картон (бристоль), а следовательно и деньги.
Дальше: взяв мало, не потерять бы много. Может быть, взяв библиотеку у Горелина, мы перепугаем всю остальную буржуазную свору, и она припрячет все книги.
Ну, человека, положим, найдем, — сами займемся, я некоторым товарищам помогу освоиться, и дело пойдет.
По второму вопросу — думаем, что придется пока жить паллиативами: собирать на лекциях, от продажи литературы, добровольные пожертвования самих рабочих.
Но все это, несомненно, паллиативы. Дальше — книги ежели и спрячут, то не увезут же в Африку — у нас же останется.
Вопрос о средствах, действительно, острейший вопрос.
Толкаемые жизнью мы неизбежно идем на единовременный акт, — например, на экспроприацию.
Жизнь у нас закипела.
Сил, повидимому, хватит. Во всяком случае на первые шаги. Только имеется у меня опасение: не зашиться бы. Оборудование дома, типографии, издание газеты, создание библиотеки — на все это нужны большие силы, а таких больших сил у нас не найдется. На первые шаги — да. А потом?
Смелость, смелость и смелость…
Все это хорошо, но приходится еще и на аршин в землю смотреть.
26 апреля 1918 г.
Смелость нужна во всем, даже в лекторском деле.
Приехал я из Москвы. На следующий же день сделал доклад-лекцию о московских расстрелах; через два дня повторил. Народу оба раза была масса и успех был полный.
Теперь взялся за дело и приготовил другую: «Парижская Коммуна и Советская Россия». Материала много, а главный взят из Лиссагарэ и Артура Арну. Материл вчерне, а начисто я его отделываю уже в процессе импровизации. И нельзя сказать, чтобы выходило неудачно. Я за собою слежу строго и могу ценить беспристрастно. Смелость нужна во всем. Она помогает и мне развернуть возможно широко потаенные силы. А они есть, я это чувствую.
Нам в помещении отказали. Это звучит нелепо: отказали анархистам. Я сам больше склонен бороться в Совете, нежели против Совета и потому реагирую на этот факт недостаточно остро, жду, когда приедет Александр.
Он, несомненно, что-то будет делать, а мне и браться неудобно, ибо завтра уезжаю недели на две, на три. Заварить кашу — не штука, а расхлебывать ее придется товарищам.
Здание опечатано, поставлена стража. От кого что они оберегают? Скороходов на пленуме говорил о том, что Скорынина «дрожала, волновалась», когда передавала Совету о захвате дома. На этом я сыграл и жалость к буржуям выставил в жестоком виде. При голосовании я сделал громадное опущение: не настоял на закрытом голосовании.
Разумеется, многие открыто не заявили о своем неодобрении Исполнительного комитета по нашему делу, но, несомненно в души многих я заронил сомнение в правильности действий Исполнительного комитета: двадцать пять человек воздержались. Это большое дело. Я думаю, что при закрытом голосовании
