заторопился в редакцию, тем более что надо было торопиться и на поезд. Вызванный лифт что-то долго не подходил, и я пошел пешком по этажам. По дороге буквально каждая дежурная этажа останавливала меня и говорила:
— Звонили из редакции, вам надо срочно приехать, нам сказали, что если вы уже ушли из номера, то надо поймать вас по дороге…
И я понял, что случилось нечто необычное. Вышел из гостиницы, схватил такси, приехал в редакцию… И только вошел в подъезд — слышу сверху, с шестого этажа, голос Артура Поднека:
— Скорее, скорее, Аджубей ждет.
И тоже интуиция сработала. Наверное, я уже много о ней говорю, но действительно есть какое-то особое чувство, и не только у журналистов, но у них-то точно — чувство опасности, ощущение того, что сейчас нечто случится, и ты спешишь собраться и довооружиться к этому моменту. Как-то не очень думая, что именно может произойти, с чем связан вызов, я все же поехал не сразу на шестой этаж — к главному, а на пятый, где находился кабинет заведующей корреспондентской сетью Лидии Ивановны Буданцевой. Там я перед отъездом оставил ту самую справку отдела кадров о герое нашей корреспонденции. Забежал в кабинет, порылся на полке, нашел ее, положил в карман и пошел к Аджубею.
Как оказалось, его на месте не было, он просто звонил по телефону, и эта вот черная трубка на белом листе бумаги так мне запомнилась…
Он ждал где-то на другом конце провода и, зная его характер, я понимал, что ждал с большим нетерпением. А в приемной сидело несколько человек — члены редколлегии, работники секретариата, и смотрели они на меня как-то печально что ли, как смотрят на больного или обреченного даже человека. По меньшей мере, как на того, кому сейчас предстоит нечто крайне неприятное. Но я не успел даже насторожиться — это было скорее мимолетное впечатление, осознанное позднее. Взял трубку и услышал голос Аджубея:
— Саша, здравствуйте. Вас, как мне сказали, сняли с поезда.
Он говорил подчеркнуто ровно, как говорят, стараясь кому-то продемонстрировать спокойствие и уверенность, и ты понимаешь, что все обстоит совсем иначе, даже — наоборот, то есть и спокойствия и уверенности в помине нет.
Я ответил в тон, мол, наверное, это было необходимо. Он спросил:
— Скажите, пожалуйста, вы знали, что тот человек в Харькове, начальник производственного управления — Герой социалистического труда, заслуженный руководитель, крупный специалист?
— Да, я знал, что он Герой труда.
— Но, — спросил Аджубей, — вам не кажется, что вы обошлись с ним не совсем справедливо, критикуя за администрирование, за негодный стиль работы? Может быть, это недостаточно обоснованно?
— Как он стал Героем, я знаю: его район получил высокий урожай, и его представили к награде. По моим представлениям, это отнюдь не всегда убедительная характеристика для секретаря райкома партии, не доказательство, что он хороший руководитель. И не всех ведь представили «к Герою», у кого был в тот щедрый год хороший урожай. Тем более это не индульгенция на всю оставшуюся жизнь. Не буду говорить, что это за человек, а просто прочитаю вам один документ.
Достал из кармана и стал подробнейшим образом читать ту самую справку из отдела кадров. Надо сказать, это был впечатляющий материал: уж очень видна была не просто несостоятельность, а даже непорядочность нашего героя и незакономерность его многократных восхождений по карьерной лестнице. Завершил я свое телефонное выступление такой фразой:
— Справка подписана начальником отдела кадров управления и заверена печатью.
Пока я читал, по мере того, как становилось ясно, что же за личность тут вырисовывается, коллеги мои, сидевшие в приемной, начали исполнять вокруг меня какой-то дикарский танец, прихлопывая и притопывая, правда беззвучно. Выходит, мелькнуло в голове, то, что я делаю сейчас, по крайней мере, одобряется, а может быть, вообще даже все обстоит великолепно.
Алексей Иванович, выслушав внимательно, сказал:
— Хорошо, Саша, я прошу вас прочесть этот документ еще раз.
Прочел. Мне представилось, что он записывается на пленку. После этого Аджубей подвел итог:
— Хорошо, Саша, спокойно поезжайте в Ростов.
Я положил трубку и спросил окружающих: ну, объясните же мне, почему вы сначала меня хоронили, а теперь исполняете тут африканские танцы?
Никто еще не успел ответить — снова раздался телефонный звонок, тот же аппарат. Я автоматически взял трубку, опять Аджубей, но тон совсем другой: дайте мне быстро Поднека. Они коротко поговорили, Поднек положил трубку и сказал, что Алексей Иванович позвонил уже из другой комнаты. Говорит — никакого Ростова, все более-менее неплохо, не волнуйтесь особенно, но пусть Волков едет снова в Харьков. Пусть сядет у Буренкова дома, в городе не показывается, а Миша поит его коньяком и собирает дополнительные факты, какие только можно собрать по этой истории.
Замечание насчет коньяка говорило, конечно, о характере человека, способного шутить и в напряженной ситуации, а вместе с тем и о том, что напряжение спадает. Шеф пообещал позвонить до отъезда еще раз, в понедельник.
А дело было в субботу. Я снова возмутился: что же все- таки происходит? И мне рассказали, что во время обеда у Никиты Сергеевича на даче, из тех обедов, которые практически превращались в заседания Политбюро, Николай Викторович Подгорный вдруг выступил с критикой в адрес «Известий». Сказал, что газета напечатала ошибочную статью, в которой оболган очень хороший человек, очень опытный руководитель, Герой социалистического труда. Ему, Подгорному, позвонили из Харьковского обкома партии и высказали свое возмущение этим фактом.
Позднее мне объяснили: человек, которого мы критиковали, был личным другом Подгорного или, не знаю там, приятелем, протеже, и этим объяснялись его взлеты даже после оглушительных падений.
Конечно же, такое обвинение в адрес редакции более чем серьезно. Момент для Аджубея был крайне неприятным. И он, естественно, не мог поступить иначе, кроме как заверить, что немедленно разберется с этим, немедленно затребует объяснения корреспондентов. Вот оттуда же, прямо с дачи, как я понимаю, он и звонил, разыскивая меня. И надо сказать, удачно — прежде всего, для меня удачно, а, может, в какой-то мере и для себя, хотя ему, уж прямо скажем, было попроще все-таки — он «поймал» меня до отъезда на вокзал.
Анализируя всю ситуацию тут же, в приемной, коллеги мои говорили, что, конечно, прочтенная мною справка не может не произвести впечатления, она убедительна, но как повернется дело, как будет развиваться вся эта история, никто не решится прогнозировать. Ну, и с тем, наверное, чтобы я сам над этим не очень думал, меня повезли за город.
Мы поехали на дачу к Диме Мамлееву, который был в то время первым заместителем ответственного секретаря в «Известиях» и ведал собкорами. Там на лужку двое наших друзей-армян, тоже корреспондентов, один из Узбекистана, другой из Армении, Меликянц и Мкртычан, жарили шашлык по- армянски на углях. Мы, конечно, выпили под этот шашлык, стреляли из какого-то пистолета, бегали, плясали, пели, но все время возвращались и возвращались к этой истории, к тому, что все-таки в конечном итоге может получиться.
В понедельник приехали в редакцию рано утром. Аджубей в тот день уезжал вместе с Никитой Сергеевичем в Англию. Я думал, что придется долго ждать звонка, но когда мы приехали, там уже, оказывается, заседала редколлегия: Алексей Иванович не смог позвонить сам, но на перроне сказал Горюнову, в то время генеральному директору ТАСС: позвони, мол, в «Известия», ребята там волнуются, скажи, что все в порядке, все проверено, и Подгорному, который в это время уже уехал в Варшаву, даже дана телеграмма: газета выступила с критикой обоснованно. На сей раз главный сказал, что я действительно могу спокойно ехать в Ростов, но попросил, чтобы в Харькове, хотя бы во время стоянки поезда, я обрисовал всю ситуацию Буренкову, подготовил его к любому возможному повороту событий.
Эта полудетективная история и закончилась прямо-таки в детективном духе. Сообщили Буренкову, чтобы в два часа ночи он встретил меня на вокзале, не объясняя почему. Миша встретил, я торопливо, стоя прямо около подножки вагона, старался пересказать ему все, что было необходимо, и продолжал говорить даже тогда, когда поезд уже тронулся. Я висел на подножке, а он бежал рядом…
