пачками. Колхозникам надо платить за труд, а нечем. Повез на рынок молоко, выручил что-то, но ведь немного продашь, если это молоко положено «сдавать» государству. Так вот начался его научный поиск. Тогда определился характер этого поиска: смелость, нетерпимость к ложным конъюнктурным выводам и стремление скорее поделиться мыслями, которые кажутся важными, с теми, кто сегодня работает на земле и ищет ответа на те же вопросы.
Лисичкин и теперь говорит: «Мой колхоз». Так же, как Виталий Степанов — «Мой совхоз». Он тоже прошел целину: десятый класс из районного центра на Алтае в полном составе во главе с учителем литературы и русского языка, выпускником Ленинградского университета, поехал создавать новое хозяйство на пустом месте в голой степи. Так же и Черниченко может сказать «мой район» — о том районе степного Алтая, где он много лет был корреспондентом краевой газеты. Такая вот собралась у нас компания.
В то время, как сказал уже, у нас складывались широкие контакты, сотрудничество с журналистами из других газет. В «Известиях» работали бывшие сотрудники сельхозотдела «Советской России» Светлана Ярмолюк и Олег Павлов, приезжал к нам посоветоваться по экономическим публикациям Анатолий Аграновский, один из самых блестящих, по моему мнению, публицистов того времени, оставались дружескими связи и со многими другими известинцами. В «Комсомолке» тоже работали единомышленники. Стреляный перешел уже тогда, кажется, в «РТ» («Радио и телевидение»), но по-прежнему заходил к нам в «Правду», и мне запомнился связанный с этим немного смешной и вместе с тем очень серьезный эпизод.
Черниченко приехал из командировки и рассказал о председателе колхоза, который чрезмерно даже с его, защитника промыслов, точки зрения увлекается побочными производствами: делает веревку, какие-то там, кажется, были еще рубильники… Лисичкин возразил: правильно делает, если производством огурцов и молока даже под Москвой не может заработать на прокорм крестьянам. В разгар спора заглянул Стреляный и со всем присущим ему азартом включился в него. Поднялся гам, который пришлось упорядочивать. Мы организовали дискуссию по принципу судебного процесса: Лисичкин выступал в роли подсудимого, председателя колхоза, Черниченко — прокурора-обвинителя, Стреляный — защитника, а я — судьи. Моя задача состояла не в разрешении спора, а в оценке аргументов, их убедительности.
Суд вынес такое решение: Черниченко и Лисичкин выступят в «Журналисте» каждый со своей точкой зрения. Но, к сожалению, судебный процесс состоялся и в жизни, председателя осудили. Поэтому наши «прокурор» и «подсудимый», оба вместе выступили в защиту председателя — так появилась статья «Молоко и веревка», которую и сейчас многие помнят. Почему в «Журналисте»? Потому, во-первых, что материал получился слишком большим для газеты, во-вторых, и это было, пожалуй, более важным, Егор Яковлев, в то время редактор «Журналиста», мог решиться на большее — по остроте постановки вопроса — в сравнении с тем, на что была готова «Правда». Мы все тогда с «Журналистом» сотрудничали, печатались в нем, пока Егора не сняли. (Поводом была какая-то чепуха, а сутью — стремление к независимой позиции.)
Кроме профессиональной журналистской команды, вокруг отдела формировался очень сильный коллектив нештатных авторов — экономисты, партийные работники, писатели.
С приходом Лисичкина мы сразу же развернули работу с экономистами, поставив себе задачу — сплотить вокруг «Правды» интересных, молодых в основном специалистов. Пригласили на встречу в редакции целую группу уже заявивших о себе научных сотрудников, среди которых был и молодой доктор экономических наук Леня Кассиров, кандидаты экономических наук Володя Морозов, выпустивший в качестве редактора в издательстве «Экономика» лисичкинскую книжку «План и рынок», Ипполит Карлюк, задиристый в то время научный сотрудник Института Госплана СССР, Алексей Емельянов из МГУ, Миша Лемешев… («иных уж нет, а те далече» — идеологически далече, прежде всего).
Собрали мы их в редакции и попросили высказаться о проблемах сельской экономики, поставив один, собственно, вопрос: почему дела идут не так, как хочется, почему реформа развивается не столь успешно, как, казалось бы, должна, что тормозит преобразования в сельском хозяйстве и что сейчас надо делать? И чуть не каждый начинал свое выступление с того, что, конечно, газета это не напечатает, но он хотел бы прямо и откровенно сказать… Мы отвечали: вот и говорите откровенно, а мы уж будем при публикации подстилать соломки. Если же вы станете сами себе редакторами и цензорами, у нас ничего не получится, ни «круглого стола», ни сотрудничества.
По сути, я повторил слова Зародова, который еще в «Советской России» однажды, собрав заведующих отделами, сказал:
— Пусть в редакции будет только один консерватор-я.
И получилась очень любопытная дискуссия. Стенограмма ее от 7 апреля 1966 года и теперь у меня хранится. Перечитал сейчас ее и опубликованный вскоре материал, который сам же готовил — что-то устарело, что-то видится уже иначе, но тогда это был шаг вперед в осмыслении экономической реформы. Да еще такой шаг, который заметили в ЦК, проявили неравнодушие к выступлению газеты. О том, в чем оно выразилось — чуть дальше.
С этого у нас началось сотрудничество с экономистами, которое заключалось не только в том, что они писали свои статьи, — кто-то и не писал, а кого-то мы не смогли напечатать, все было — но они приводили друзей с их материалами, а главное — у нас образовался, как теперь бы сказали, постоянный редакционный совет по экономике.
Как-то «Правде» поручили разработать предложения по совершенствованию экономики для доклада Брежнева — такие поручения редакции получали часто, до последних дней существования ЦК КПСС. Мы обзвонили этих ребят, они мгновенно съехались, сели все вместе за длинный стол в редакторском кабинете и коллективно сочинили «записку» — довольно интересный материал, который тоже у меня хранится. Но он не был, к сожалению, использован Генеральным секретарем, всего скорее и не дошли до него наши писания. Но в том ведь его вина!
По содержанию в нашей работе можно было выделить два направления: постановка проблемных, теоретических вопросов реформы и анализ практики. Теорией должен был заниматься соответствующий отдел редакции, но он и назывался-то не случайно отделом пропаганды, а не теории. Он печатал, как правило, скучнейшие статьи, «подвалы», плотно нафаршированные цитатами, печатал с целью разъяснить с ортодоксальных марсксистско-ленинских якобы позиций, а по сути — официально принятых, тот или иной актуальный вопрос, «вооружить», как говорили, прежде всего, лекторов, пропагандистов, преподавателей казенным идейным оружием. Или — клеймили разного рода «уклонистов», как в стране, так и за рубежом. Я помню, например, как известный политический обозреватель, ни уха, ни рыла не смысливший в экономике, «разоблачал» одного из теоретиков «Пражской весны» Оту Шика, директора академического института экономики Чехословакии. Читая эту ахинею, можно было смеяться или плакать, но никак не воспринимать всерьез.
Наши теоретические статьи по содержанию были ограничены в основном одной темой: рынок. Только само это слово почти не употреблялось, поскольку до ярости раздражало партийных хранителей чистоты официальной теории, и мы пользовались эвфемизмами: «товарно-денежные отношения», «закон стоимости»… А по форме статьи строились так, чтобы нас не упрекнули в подмене других отделов, то есть мы всегда отталкивались от фактов реальной жизни, сельской жизни, своих наблюдений, от замеченных парадоксов. Например, моя статья о проблемах производительности труда начиналась с такого факта: председатель колхоза и главный его бухгалтер, только что бойко, на память называвшие любые данные о надоях, привесах, урожаях, смущенно замолкли и полезли в бухгалтерские книги, как только их спросили о производительности труда в хозяйстве. А она вроде бы, по Ленину, «самое важное, самое главное для победы нового общественного строя». В чем же дело? А в том, что показатель этот в существующем виде руководителям хозяйства на дух не нужен, тем более что он вступает в противоречие с показателями доходности и тем самым дезориентирует организаторов производства. Тут и начиналась разборка для начала с Центральным статистическим управлением, поскольку оно разрабатывало инструкции хозяйствам об этих показателях, а далее — с тем, почему одни показатели строятся на стоимостных основах, а другие — все еще на натуральных, хотя «мартовский пленум ЦК КПСС уже дал правильное направление…» Без последнего было не обойтись.
Замечу, что в ЦСУ СССР разозлились и написали на меня кляузу в ЦК КПСС. Одна замечательная женщина, Клара Панкова, выкрала эту кляузу на одну ночь. Моя жена за эту ночь ее перепечатала. Таким образом, я был подготовлен к разговору в ЦК, а потом, не называя имен, «рассмотрел» концепцию статистиков в новомировской статье. По цепочке знакомых я выразил свое «фэ» экономистам-теоретикам,
