Таков был закон.
Он предупредил их, что пора забыть те времена и тот закон, – тут он понизил голос и широко распахнул глаза, – а тот, кто скажет, что то время и тот закон были лучше, чем закон нового времени, будет обезглавлен, как этот никчемный старик, или заколот копьями, как плаксивая немощная вдова. Таков закон.
Юноша наставлял их, оскалив острые зубы, что настали новые времена, сейчас отец правит и назначает своим преемником старшего сына, но если старший сын предпочтет власти над людьми удовольствия и любовь женщины, он должен умереть и уступить свое место тому, кто хочет и умеет править, в отсутствие искушений и в полном одиночестве. Таков теперь закон. Вождь будет жить один, не испытывая соблазнов и не нуждаясь в советах.
Молодой
Жестом успокоив толпу, он сказал, что таков новый порядок, и все обязаны чтить его.
Когда правила мать, все были равны, и никто не должен был выделяться. Личные способности были задушены еще в младенчестве. Это была недальновидная эпоха, царил голод, жизнь сливалась с окружающим миром и зависела от него – от леса, животных, рек, моря, дождя…
– Теперь иной закон.
Теперь настало время, когда один-единственный вождь распределяет задачи, награды и кары. Таков закон.
Настало время, когда первый сын вождя однажды сменит его на посту. Таков закон.
Он остановился и, вопреки ожиданиям, отвел взгляд от тебя, твоего мужчины и твоей дочери.
Брат и сестра не должны спать друг с другом. Это всегда было законом. Потомство брата и сестры никогда не испытает радости плоти. Таков закон. Потомки заплатят за грехи родителей. Таков закон.
И тогда, в мгновение ока и с неотвратимостью молнии, воины из стражи юного вождя скрутили руки не-эль, вырвали у него девочку, развели ей ноги и каменным ножом вырезали клитор, бросив тебе в лицо, а-нель, кусок окровавленной плоти.
Но тебя уже там не было.
Ты бежала из этого проклятого места, унося с собой в кулаке лишь статуэтку женщины, настолько затертую, что она потеряла изначальную форму и превратилась в подобие стеклянной матки, а в твоей вновь обретенной памяти навсегда запечатлелись силуэты твоего светловолосого обнаженного мужчины, каким ты его увидела давным-давно на том берегу, и твоей черноглазой рыжеволосой малышки, замученной и искалеченной по приказу обезумевшего вождя – дьявола, возомнившего себя богом; ты бежишь далеко, крича и подвывая, но тебя никто не преследует, они довольны тем, что ты увидела то, что ты увидела, а ты отныне обречена всю жизнь жить с этой болью, с этим горем, с этим проклятием, с этой жаждой мести, зарождающейся в тебе, словно пение, и оборачивающейся страстью, которую можно выразить голосом. Выплескивается на свободу природный голос твоей страсти, и в пение обращаются судорожные конвульсии твоего тела, готового разорваться на куски…
Своими криками ты уподобишься зверям и птицам, которые отныне и навсегда станут твоими единственными спутниками. Тобой снова овладевает неодолимый внутренний порыв, который ты выражаешь воем, голосом леса, моря, гор, рек и подземного царства: твое пение, а-нель, позволяет тебе укрыться от беспощадного хаоса твоей жизни, в одночасье уничтоженной событиями, которыми ты не управляешь и чей смысл тебе непонятен, но вину за них возлагают на тебя; ты оцениваешь их и исключаешь свою лесную четвероногую мать, прекрасного супруга, который был твоим братом, старшего брата, добившегося власти и мертвого уже при жизни, до наступления своей смерти, обезглавленного отца, лишенного силы самой жизнью, а самой жизни – жестоким сыном-узурпатором; ты исключаешь всех, кроме себя самой, а-нель, это твоя вина, ты в ответе за надругательство над собственным ребенком, но ты не вернешься, чтобы молить о прощении, вернуть свою дочь, сказать ей, что ты ее мать, чтобы с девочкой не случилось то же, что произошло с тобой, когда тебя навсегда разлучили с матерью, отцом, братьями, с твоим мертвым братом, с твоим покинутым любимым… Ты пересекаешь ледяное море и возвращаешься на пляж, где вы встретились, оттуда – через застывшие долины – в пещеру с картинами, созданными не-эль; там, а-нель, ты упадешь на колени и приложишь свою Руку, руку матери, к отпечатку, оставленному однажды рукой твоей новорожденной дочки, ты плачешь и даешь клятву, что вернешь ее, снова заберешь к себе, ты силой вырвешь ее у мира, у власти, у обмана, у жестокости, у мучений, у людей, ты отомстишь за всех, чтобы исполнить свой материнский долг и жить с ней общей жизнью, которая невозможна сейчас, но обязательно будет завтра…
6
Ей снилось, что льды начали отступать, обнажая огромные валуны и залежи глины. В горах, разъеденных снегом, появились новые озера. Иззубренные скалы и россыпи камней образуют непривычный пейзаж. Подо льдом озера бушует невидимый смерч. Сновидение постепенно разрастается. Память обращается водопадом, который угрожает гибелью, и Инес Прада просыпается от собственного крика.
Она не в пещере. Она находится в люксе отеля «Савой» в Лондоне. Инес бросает осторожный взгляд на телефон, на записную книжку, карандаши, чтобы понять: «Где я?» Оперная певица зачастую не знает, где она, откуда приехала. Тем не менее, здесь все кажется роскошной пещерой, сплошной хром и никель, ванная, мебель. Оконные рамы блестят, как серебряные, и делают еще более невзрачным вид печальной обмелевшей реки цвета львиной шкуры, которая словно повернулась к городу спиной (или город не захотел повернуться к ней лицом?). Темза слишком широка, чтобы, подобно Сене, течь через центр города. Сена – кроткая река, ее красота и красота Парижа взаимно дополняют друг друга. Под мостом Мирабо течет Сена…
Инес раздвигает шторы и смотрит на неторопливую скучную Темзу, на вереницу грузовых суденышек и буксиров, снующих мимо безобразных серых зданий складов и заброшенных пустырей. Не случайно Диккенс, так любивший свой город, писал о плывущих по реке трупах, жертвах ночных грабителей…
Лондон повернулся спиной к своей реке, и Инес задергивает шторы. Она знает, что в дверь номера сейчас стучит Габриэль Атлан-Феррара. Почти двадцать лет прошло с тех пор, как они ставили «Осуждение Фауста» в Мехико, а теперь они намерены повторить этот подвиг в «Ковент-Гарден», но, как и в начале работы в Мексике, они захотели сперва встретиться наедине. Тогда шел 1949-й, а сейчас 1967 год. Ей было двадцать девять, а ему тридцать восемь. Теперь ей сорок семь, а ему пятьдесят шесть, они оба словно призраки своей собственной молодости, но, быть может, стареет только тело, а молодость навсегда сохраняется в том беспокойном фантоме, который мы называем душой.
Их неизбежные встречи, пусть даже с очень большими перерывами, были своего рода данью не только молодости, но и глубокой личной привязанности и совместному творчеству. Она действительно всерьез полагала, – и надеялась, что он тоже, – что пела обстоят именно так.
Габриэль изменился очень мало, и изменился к лучшему. Волосы с проседью, такие же длинные и волнистые, как всегда, немного смягчали излишне резкие черты его лица, в которых проявилось смешение рас – средиземноморской, французской, итальянской, североафриканской, возможно, с примесью цыганских кровей (Атлан, Феррара), подчеркивали смуглую кожу и делали еще более благородными очертания высокого лба, но уже в прошлое канула неистовая и необузданная сила, раздувающая широкие ноздри и искажающая его лицо гримасой, – ибо даже когда он улыбался, а сегодня Габриэль был особенно весел, его улыбка походила на гримасу, растягивающую сладострастные беспощадные губы. Глубокие морщины на щеках и в уголках рта были у него и прежде, словно незаживающие рубцы от вечной дуэли с музыкой. Они не являлись чем-то новым. Но когда он снял красный шарф, стал виден обвисший подбородок, неизбежный признак возраста, несмотря на то, что мужчины – улыбнулась Инес – ежедневным бритьем по крайней мере страхуют себя от появления чешуи, как у ящериц, которую мы называем старостью.
Вначале они обменялись взглядами.
Она изменилась сильнее, женщины меняются скорее, чем мужчины, словно с целью компенсировать более раннюю половую зрелость, не только физическую, но и ментальную, интуитивную… Женщина значительно быстрее и больше узнает про жизнь, чем ленивый мужчина, который не торопится расстаться с детством. Вечный подросток или, хуже того, постаревший ребенок. На свете очень мало незрелых женщин и очень много детей, прикидывающихся мужчинами.
