Кёкенстраат и вдохнули крепкий аромат тропического кофе, были неопровержимым доказательством существования этой новой жизни, где непостижимо сочеталось то, что она усвоила прежде, то, что привыкла ценить, с тем, что недавно отвергала, считая для себя совершенно неприемлемым. Исабель остановилась, чувствуя невольную дрожь в горле и влагу в самых уголках глаз… Этот красавец с серыми глазами, в которых жизнерадостность приглушалась выражением достоинства, этот молодой человек с густыми белокурыми волосами и твердой линией рта, с длинными крепкими руками — ее муж!
Исабель рассказала Гарри, пока они пили кофе, что их путешествие напоминает ей игры ее детства, когда еще были живы родители, когда они занимали большой дом рядом с Тиволидель-Элисео. В подвале дома еще со времен детства ее отца сохранилось что-то вроде гимнастического зала, и по субботам туда приходили ее кузены и кузины. Мальчики занимались на перекладинах, кольцах, брусьях, кувыркались на кожаном коне. Ну а девочки играли в свои игры. В Мексике игры очень занятные, со стихами… «За столбом золотым, за серебряным донья Бланка стоит. А мы столб разобьем, донью Бланку найдем…», «Мексиканочка везла яблоки в корзинах, чабакано[38] и арбузы, дыни, апельсины…» Исабель произносила слова нараспев и тихонько хлопала в ладоши. «Чур, змеюка морская, змеюка из моря, пусть тот, кто пройдет, не узнает горя…»
Гарри слушал внимательно, склонив голову к Исабели. Он даже попросил ее повторить последнюю песенку. Она охотно повторила, а Гарри попытался перевести песенку на английский язык. Он подбирал слова, уставившись в огромное вертикальное небо острова.
— The snakes of the sea. Quite. The sea-snakes. Oh God.[39]
Гарри беззвучно засмеялся. Заплатил по счету. Увидев на противоположной стороне улицы магазинчик, где чинили часы и ювелирные изделия, Исабель машинально дотронулась до запястья левой руки — вспомнила про календарик.
Часовщик, старый рыжеволосый голландец с отвислыми щеками, осмотрел часы, что-то подкрутил и тут же протянул их Исабель, которая торопливо надела очки и стала рыться в сумочке.
— Сколько? Можно заплатить долларами? У меня только чековая книжка.
— Доллар, — сказал часовщик.
Гарри положил доллар на прилавок, а Исабель, розовая от смущения, застыла с открытой чековой книжкой в руках. И робко улыбнулась.
— Спасибо. Заходите.
— Не сердись, Гарри, — шепнула Исабель, — я ведь всегда платила за все сама. Вот и забыла.
— Пустяки, дорогая. Ты еще успеешь привыкнуть к тому, что я твой муж. Скажи-ка, а что там дальше в той песенке?
— «Чур, морская змеюка, змеюка из моря, пусть те, кто пройдут, не узнают горя… Первым надо быстро бежать, а последним на месте стоять…»
— Oh God![40]
— Знаешь, Гарри, мне кажется, что я снова вернулась в детство. Мне так хорошо и весело, как тогда, когда мы играли в наши игры. Ведь с тех пор я ни разу не была счастлива!
— По правде сказать, в тот первый вечер мне стало страшно! — призналась Исабель, любовно складывая ночную рубашку, которую она прятала под подушкой.
Растянувшийся на кровати Гарри уронил свежий номер «Форчун» на колени, покрытые простыней.
— Неужели? Ведь этот славный английский пароход — сплошное плавучее благонравие!
— Да, теперь-то я вижу. Но тогда мне было очень не по себе! Смотри, как далеко уже огни Кюрасао.
— Ну а разве тебе не внушает доверия этот отлично выбритый капитан? Этот благочестивый англиканец? Вся эта стариковская добропорядочность на палубах «Родезии»?
— О нет! Священники-протестанты нагоняют на меня больше страха, чем этот сумасшедший бармен…
Исабель засмеялась. Гарри зевнул. Исабель глянула на свои починенные часики. Гарри нехотя перелистал несколько страниц журнала. Исабель напомнила мужу, что скоро ужин, он извинился и сказал, что чувствует безумную усталость. Она потупилась.
— Но ведь все заметят, что я одна…
Гарри ласково притянул к себе жену.
— Скажи, чтобы мне принесли бульон с пирожком. Будь умницей.
— Если хочешь, я останусь здесь.
Склонив голову, Гарри посмотрел на нее и лукаво улыбнулся.
— Мы оба прекрасно знаем, что тебе не хочется пропускать ни одного вечера!
— Да, но самое главное — быть с тобой!
— Ну и прекрасно. Чего же лучше! Иди поужинай, потоскуй там вдали от меня, поболтай с людьми, выпей немного вина, подумай, чем была бы твоя жизнь без меня, ну а когда почувствуешь, что разлука невыносима, — лети в каюту, чтобы сказать мне, что ты меня любишь!
Исабель села возле мужа и, глубоко вздохнув, обняла его за шею.
— Ты такой необыкновенный. Во всем находишь повод для радости… А ведь тебя не назовешь легкомысленным. Знаешь, мне очень хорошо, но в тоже время очень страшно…
— Страшно? — Гарри поднял голову и прижался щекой к лицу Исабель. Журнал упал на пол. — Посмотри, ведь мы уже вышли из залива!
— Ты ни разу не говорил о нашем будущем!
— Непростительная ошибка! Ну разумеется, мы поедем ко мне, в Филадельфию…
— А тетя Аделаида?
— Она может жить с нами… подружится с моей мамой. Тетя Аделаида умеет играть в бридж?
— Это большая обуза! Тетя совсем стара. Да и характер у нее своевольный. Чуть что не по ней — она уже не в настроении.
— Бедная моя Исабель. Она тебя, наверно, замучила?
— Ну нет! Ты не совсем понимаешь… Ведь ей у меня очень хорошо, ну и мне с ней — тоже. Тетя Аделаида все делает, то есть ведет хозяйство! Ну а моя забота — магазин. А как она умеет справляться с прислугой! Вот уж чему я так и не научилась… Мне очень легко найти общий язык с торговыми агентами, с коммерсантами, с заказчиками… Но только не со служанками! Я этих тварей просто не выношу. Марилу — это совсем другое дело. Она, конечно, из очень простой семьи, но всегда уважительная, знает свое место да и одевается по-человечески… Знаешь, как-то раз я заболела, ну и служанка, которую мы держали, вдруг подошла ко мне и положила свою руку на мой лоб — мол, есть ли у меня жар! Представляешь, Гарри! Меня чуть не стошнило! И вообще они заводят детей, и даже неизвестно, кто отец. Ужас! Нет, я этих тварей не выношу, правда, в доме вся прислуга будет ходить по ниточке!
Клянусь тебе, Исабель!
— Ой, прости меня! Ведь ты не любишь, когда жалуются. Да и мне ли жаловаться! — Исабель улыбнулась кривой улыбкой и пристально посмотрела на Гарри. — Вспомнить только этот интернат! Одевали нас там в зеленые форменные платья с длинными рукавами и глухим воротом. Купались мы в длинных балахонах. А перед сном тушили свет, чтобы раздеться…
— Darling![41] Уже восемь, а ты еще не готова. Будь умницей. Я пока посмотрю, что творится на белом свете, а ты там соскучишься… и полюбишь меня еще сильней… И вообще, Исабель ты должна преодолеть свою робость. Поди одна и развлекись немного в обществе пассажиров. Не забывай, что в Филадельфии мы будем вести светскую жизнь.
— Да, Гарри, ты прав! Спасибо, Гарри!
— Hurry on now. That's a nice girl![42]
— Чрезвычайное происшествие, мистер Джек. — Лавджой почтительно склонился над самым ухом молодого человека, который дожевывал камбалу за столиком, где сидели еще трое! Шепоток лысого стюарда растаял в шуме голосов, звяканья посуды и благопристойного смеха.
— Что такое, Лавджой?
— Супруг не явился к ужину.
— Какой еще супруг? Ты воображаешь, что на этом теплоходе я представляю городскую мэрию?
