к политике в области науки и образования, заданные в конце 50-х — начале 60-х
годов. Именно тогда профанация высшего образования достигла апогея: открывались
десятки новых вузов, не имеющих реальной возможности соответствовать своему
назначению и была заложена основа для невиданного «перепроизводства»
специалистов, столь катастрофически обнажившегося к 80-м годам. Именно в
результате и в ходе расширения в эти годы слоя лиц интеллигентских профессий
произошло решающее, «переломное» падение престижа умственного труда и
качественное понижение относительного благосостояния занимающихся им людей. Еще
одним обстоятельством, определившим новый этап качественного падения уровня
интеллектуального слоя в 60-х годах по сравнению с 50-ми, было то, что как раз к
тому времени был полностью исчерпан запас специалистов дореволюционной формации,
получивших действительно полноценное образование. С их исчезновением было
окончательно утрачено понятие о критериях образованности и общей культуры.
Наличие хотя бы мизерного числа старых интеллектуалов позволяло, по крайней
мере, зримо представлять разницу между ними и интеллигентами советской формации.
Их отсутствие сделало тип советского интеллигента абсолютной нормой.
Несмотря на общую тенденцию, в составе советского интеллектуального слоя
сохранились или даже сформировались отдельные слои и группы, отличающиеся в
лучшую сторону качеством некоторой части своих членов. Речь идет в первую
очередь об академической среде и сфере военно-технических разработок. Оказавшись
по разным причинам (одни из-за приоритетного к ним внимания и бережного
отношения, другие, — напротив, из-за максимальной «удаленности» от магистральной
линии коммунистического строительства) вне сферы жесткого идеологического
контроля, эта среда сумела отчасти сохранить черты, свойственные нормальной
интеллектуальной элите. Характерно, что она отличалась и достаточно высоким
уровнем самовоспроизводства (если в целом слой специалистов пополнялся из
образованной среды меньше, чем наполовину, особенно ИТР предприятий, то
сотрудников конструкторских подразделений — почти на 60%, сотрудников отраслевых
НИИ — до 70%, академических институтов — более, чем на 80%). Эта среда отчасти
сохранила даже некоторых традиции дореволюционного интеллектуального слоя. Но,
составляя численно относительно небольшую величину (по абсолютной численности не
превышающую дореволюционную), она не могла оказать существенного влияния на
общий облик «советской интеллигенции», которая в целом не имела ничего общего с
культурным слоем Российской империи.
Советская интеллигентская масса была лишена понятий о личном и корпоративном
достоинстве по условиям своего формирования и отсутствия связи с прежним
истэблишментом (где такие понятия естественным образом проистекали от былой
принадлежности к высшему сословию). Новых же понятий такого рода она приобрести
не могла, поскольку в советском обществе интеллектуальный слой не только не имел
привилегированного статуса, но, напротив, трактовался как неполноценная в
социальном плане, временная и ненадежная «прослойка» — объект идейного
воспитания со стороны рабочих и крестьян.
Идейным воспитанием своей интеллигенции коммунистический режим, надо сказать,
озаботился в полной мере, в результате чего образованные по-советски люди
оказались даже в большем отдалении от традиционных ценностей и понятий, чем
простой народ, ибо заглотили значительно большую порцию отравы. Поэтому
невозможно было ожидать от советской интеллигенции адекватного представления об
исторической России. Как затаптывалась и выкорчевывалась в 20–30-е годы (а позже
— извращалась) память о ней, хорошо известно. Ненависть к старой культуре,
стремление «сбросить её с корабля современности» принимало самые гротескные
формы и было подкреплено авторитетом самых популярных поэтов. Тот же Маяковский
людей, которые пытались сохранить хоть какую-то память о дореволюционной жизни —
«то царев горшок берегут, то обломанный шкаф с инкрустациями», — именовал
«слизью» и утешал «братишек», удрученных существованием такой «слизи»: «Вы —
владыки их душ и тела, с вашей воли встречают восход. Это — очень плевое дело...
эту мелочь списать в расход». Собственно, «в расход» и списывали: в 1929 г.
мишенью очередной кампании против «вредителей» стали именно академические
историки, часть которых была расстреляна, а часть сослана.
Понятие отечества (которого при капитализме пролетариат, как известно, не имеет)
было перенесено на социализм — «социалистическое отечество», то есть отечество,
родина социализма, оно же — подлинное отечество «для трудящихся всех стран»,
имеющее развернуться в «Земшарную республику Советов». Когда обнаруживается, что
стихи «Но мы ещё дойдем до Ганга, но мы ещё умрем в боях, чтоб от Японии до
Англии сияла родина моя!», — писал вовсе не какой-нибудь русский Киплинг, а
человек, чьему перу принадлежат известные строки: «Я предлагаю Минина
расплавить, Пожарского... Зачем им пьедестал?... Подумаешь, они спасли Россию. А
может, лучше было не спасать?», становится совершенно ясно, что за «родина»
имеется в виду. В такой системе ценностей национально-государственному
патриотизму не оставалось места, и ещё на протяжении многих лет после окончания
Гражданской войны он оставался бранным словом (до тех пор, пока не стало
очевидным, что мировую революцию придется отложить). Когда же сам термин
«патриотизм» пришлось срочно реабилитировать, ему был пришит постоянный эпитет
«советский», предотвращавший ассоциации с патриотизмом «неправильным».
Воспитанная партией интеллигенция, в свою очередь формирующая общественное
сознание, так с этим до «перестройки» и дошла: советский патриотизм лучше
русско-российского, а если патриотизм плох как таковой, то «реакционный» —
заведомо хуже советского.
Невостребованное наследие.
1991. Что это было.
В сущности вся история Совдепии есть история отказа (с отливами и приливами) от
наиболее одиозных положений породившей её идеологии: от попыток введения
коммунизма по Манифесту (вплоть до поползновений к обобществлению жен) и
немедленного мирового пожара — к «социализму в одной стране» и
квазигосударственным институциям, затем, когда припекло, — к запрятыванию в
карман Коминтерна и вытаскиванию «великих предков», ещё позже к экономическому
стимулированию, наконец, правящему слою захотелось самим изобразить нормальных
