людей. Естественно, что всякий раз в выигрыше оказывались властные группировки,
быстрее осознававшие необходимость приспособления к жизни.
Родовые черты советской системы — противоестественность, неэффективность и,
соответственно, неконкурентоспособность не оставляли ей шанса на сколько-нибудь
длительное (по историческим меркам) существование (благодаря некоторым
благоприятным для себя ситуативным обстоятельствам она даже несколько превысила
ожидаемый срок своего существования лет на 10–15). Это в созданной после
кровавой революционной бани обстановке тотального контроля и террора с
неограниченными возможностями безальтернативной промывки мозгов можно было
некоторое время компенсировать неэффективность соцтруда его бесплатностью. Но,
как был обречен (в силу смертности его носителя) сталинизм, так с концом
сталинизма была обречена советская система в своем привычном виде. Дилемма-то
всегда оставалась такой же, как в свое время с НЭПом: должен был кончиться либо
он, либо советская власть. Но тогда, хотя допущенные капиталистические элементы
были настоящие, власть ещё не имела возможности убедиться в маразматичности
своей идеологии и кончился, естественно, НЭП (и задуманный лишь как временное
отступление). Теперь же, когда она вполне в этом убедилась, в роли этих
элементов (за отсутствием настоящих) выступила она сама, отчего он может длиться
очень долго, впредь до полной ликвидации совкового наследия, пока не будут
отброшены и остаточные глупости.
Во всех европейских странах и даже в некоторых осколках СССР процесс возвращения
к формам нормальной жизни после ликвидации коммунистических режимов
сопровождался восстановлением прямого преемства с прерванной коммунистическим
господством прежней государственностью (даже в тех случаях, когда последняя была
весьма эфемерной, как в Прибалтике, где существовала всего 20 лет). В России не
только не произошло чего-то подобного, но и вопрос об этом даже не ставился (и
не ставится до сих пор). Среди нескольких сот лиц, представлявших к 1991 г.
политическую элиту, было достаточно таких, которые остались верны
обанкротившейся идеологии, нашлось множество тех, кто радостно бросился
отстраивать «новую Россию» как бы с чистого листа на базе современного
зарубежного опыта, но не обнаружилось никого, кто бы вздумал обратиться к
отечественному досоветскому наследию и попытаться соединить разорванную нить
преемства от собственной докоммунистической государственности.
Причины, предопределившие невостребованность российской государственной традиции
(которые будут рассмотрены ниже), можно, как представляется, свести к четырем
основным факторам: территориальный распад, сохранение у власти прежней элиты,
состояние общественного сознания и внешнеполитические условия. Однако о действии
этих факторов возможно говорить только потому, что события 1991 г. не были тем,
чем их обычно представляют как сторонники, так и противники «новой России».
Привычный разбор «недостатков» перехода к рыночной экономике, констатируя
некоторые очевидные вещи (поспешная раздача наиболее прибыльных сырьевых
объектов, ваучеризация, незащищенность малого бизнеса и т.д.) как бы исходит из
того, что существовал некоторый сознательный план по возвращению страны на путь
нормального развития с целью увеличения её благосостояния и обретения
пристойного лица при сохранении государственного величия и роли в мире, но вот
«неправильными» людьми были совершены «неправильные» действия, почему так все и
получилось. Однако в стране не было людей, мыслящих подобным образом, и целей
таких на самом деле никто и не ставил. Начавшиеся в конце 80-х процессы
теоретически, конечно, могли иметь разные результаты: сохранение как советского
идейного наследия, так и единства страны, ликвидация этого наследия при
сохранении единства страны, такая же ликвидация, но ценой распада страны. Однако
в реальности, учитывая то, с чем мы пришли к «перестройке», был возможен только
тот, который и осуществился: и страну развалили, и от советского наследия не
избавились.
Никакой революции (вернее, контрреволюции) ни в 1991, ни в 1993 году не
произошло, и не похоже, чтобы кто-то был в ней заинтересован. Обе движущие силы
событий — и «продвинутая» часть советской номенклатуры, желавшая отбросить
некоторые обременительные для себя ограничения (волею которой разворачивались
события изнутри), и лидеры «демократического движения» (обеспечивавшие наружное
оформление этих событий) оставались вполне советскими, не заинтересованными и не
помышлявшими о принципиальном разрыве с наследием советской власти. Первым оно
служило как привычное управленческое подспорье и как средство завоевания если не
популярности, то терпимости к своей власти со стороны большинства населения,
сохранявшего приверженность к вбитым с детства представлениям. Вторые видели в
этом наследии альтернативу «национально-патриотическим» и «реакционным»
тенденциям, которые были им ненавистны гораздо более советско-коммунистических.
Даже заимствование некоторых атрибутов досоветской государственности произошло
достаточно случайно (в наиболее острый момент какой-то символ надо же было
противопоставить прежнему как знак перемен) и их несколько стеснялись (ещё за
год до принятия российского триколора он в этих кругах рассматривался как флаг
«Памяти»; переименование Ленинграда — тоже инициатива вовсе не Собчака, которому
«на волне» событий просто трудно было ей противиться). Более всего они опасались
как раз стихийных антикоммунистических настроений и приложили огромные усилия,
чтобы не дать им развиться. Позже они не стеснялись об этом вспоминать: «Вышел с
авоськой на Тверскую и увидел медленно идущую по осевой к манежу длинную цепочку
людей в Володей Боксером во главе. Первыми в цепочке шли крепкие ребята в
камуфляже без знаков различия. Поздоровался с Володей и выяснилось, что это
отряд защитников Белого Дома идет брать под охрану памятники вождям коммунизма в
центре Москвы, «чтобы их не посносили, как Феликса, а то казаки уже Свердлова
приговорили». (Свердловым, как известно, пришлось пожертвовать, но на том все и
кончилось; в толпах народа тогда шныряли люди, уверявшие, что «уже принято
решение» о Мавзолее и прочем и ничего делать не надо.) Так что победители ГКЧП
менее всего желали разрыва с советской властью и ликвидации её наследия. События
же, развивавшиеся под давлением этих сил, закономерно привели к тому, что вскоре
исчезли и, так сказать, «материальные» основания для обращения к традиции
исторической России, так как рассыпалась само некогда составлявшее её
пространство.
Территориальный распад.
Когда в ходе перестройки и предшествующих лет деградации советского режима
становился все более очевидным грядущий крах коммунистической идеи, в некоторых
кругах внутри и вне страны весьма обеспокоились возможностью замены её
идеологией «российского империализма», для которого, пока территория страны
сохраняла государственное единство (хотя бы и под коммунистической властью) —
сохранялись и соответствующие предпосылки. Поэтому они торопились разрушить тело
