страны прежде, чем оно вновь обретет свою душу. Как протекал этот процесс, кто и
что говорил на различных его этапах, теперь уже забыто. Но для того, чтобы стало
вполне понятно, почему его исход был таким, каким был, о некоторых типичных
чертах происходившего следует напомнить. Результат наложения на базовые
советские представления «перестроечных» в общественном сознании был таков, что
на территориальную дезинтеграцию страны работали практически все представленные
тогда идейно-политические направления: горбачевское руководство,
покровительствуя сепаратизму, видело себя во главе чего-то типа
«социалистического ЕЭС», сепаратисты делали свое дело, коммунистические
ортодоксы, связывая единство страны с собой и коммунистическим маразмом,
вызывали неприязнь к такому единству, русские националисты алкали «своей
республики». Позиция «против коммунизма — за единство страны» выглядела тогда
совершенно экзотической и практически не была представлена не только в политике,
но и в публицистике.
Призывы к дезинтеграции страны стали настойчиво повторяться в советской прессе с
1988 года, когда на окраинах страны всерьез развернулось сепаратистское
движение, и у глашатаев раздела появилась реальная надежда не сесть в лужу со
своими пророчествами и рекомендациями. По мере того, как становилась очевидной
попустительская позиция московских властей по отношению к прибалтийским и другим
националистам, «антиимперские» выступления в центральной прессе становились все
радикальнее. Рассуждали уже о необходимости «разукрупнения» самой РСФСР. Вскоре
идея «разрушения империи» сделалась общим местом в выступлениях «левых
демократов», «радикалов», «либералов» и непременным элементом программ
соответствующих организаций. Этому закономерно сопутствовали проклятия по адресу
«великодержавности» и даже самой русской государственности, а также осуждение
внешней политики дореволюционной России и её территориального расширения. В
выступлениях писательского объединения «Апрель» высказывания в защиту
целостности страны и прав русскоязычного населения республик трактовались как
«шовинистические», литературные критики видели ценность произведений в том, что
там осуждалась идея «великой России», известный историк в рецензии на книгу о
Северной войне всячески поносил «типично имперскую направленность» политики
Петра Великого, который (подумать только!) стремился «расширить зону влияния
России, защищая её интересы далеко за пределами национальной территории».
Выдвигавшиеся в депутаты деятели культуры в предвыборных интервью критиковали
«плач по поводу гибели тысячелетней державы», заявляя, что «мечта о державе в
принципе аморальна», а выражение «Россия всегда была и останется мировой
державой» называли «опасной декларацией».
При этом в то время, как ежедневно со страниц демократической прессы население
уверяли, что только своя государственность способна придать всякому другому
народу и его культуре «полноценность» и отдельной государственности требовали
для самых малочисленных и рассеянных национальностей, никогда её не имевших,
русскую культуру (от которой не готовы были отказаться многие вполне либеральные
интеллигенты) в той же самой прессе от государственности требовали, напротив,
отделить (оплоту таких интеллигентов, журналу «Новый Мир» предписывалось
«работать на резкое отделение идей национальной культуры от идей
государственности»).
Предполагалось, что борьба с «имперским мышлением» будет тем успешней, чем на
большее число частей будет разделен предмет этого мышления. К этому, в частности
сводились предложения выхода автономных республик из РСФСР (при недопущении
пересмотра кажущихся кому-то несправедливыми границ), установление для всех
национально-территориальных образований единый статус союзной республики и т.д.;
в газетах излагалась картина существования полусотни «государств», образующихся
на основе этого принципа на территории Союза. Вершинным достижением такого
подхода к «равенству национальностей» стал проект «сахаровской конституции», по
которой русскому народу гарантировалась его законная 1/100 часть
представительства. В условиях падения симпатий к советскому режиму проклюнулся и
подход (тут забавным образом самые радикальные «антирусские» демократы сошлись с
национал-большевиками так называемой «русской партии»), в котором этот режим
изображался прорусским, осуществлявшим геноцид вовсе не русского, а, напротив,
всех других народов, при котором «коренное население физически уничтожалось, и
это привело в конце-концов к тому, что в ряде республик коренной народ оказался
в меньшинстве».
Но поскольку и тем, кто это писал, было очевидно, что при сохранении этого
режима высказываться в полный голос может кто угодно, но только не
«великодержавные шовинисты», свергать коммунистический режим до полного развала
страны никто особенно не торопился. Даже Солженицына («великодержавию» чуждого,
но все-таки «реакционера») «разрешили» последним, когда уже бывшие «буржуазные
националисты» и всякие прочие диссиденты давно были в законе, а контроль над
окраинами был потерян. Из всех «антисоветских» процессов сепаратизму был дан
самый быстрый ход (ещё весной 1988 г. статьи в «Дружбе народов» о вреде
двуязычия в республиках воспринимались как экстремистские, а уже весной 1990 г.
прибалтийские республики заявили о выходе из СССР). При этом читающую публику
горячо убеждали в невинности намерений сепаратистов и их «конструктивном вкладе»
в перестройку, когда же страна стояла перед свершившимся фактом — результатом их
деятельности, последовал поток рассуждений в том духе, что «наивно пытаться
повернуть колесо истории вспять, оно уже сделало необратимый виток» и неужели же
«империя, создававшаяся ценою миллионов человеческих жизней, при своем распаде
унесет тоже миллионы жертв?»
Хотя в СМИ дело подавалось так, что горбачевское руководство лишь уступает
напору волн «национально-освободительного движения», его поведение
свидетельствует о том, что именно оно и было главным двигателем процесса. С
точки зрения приоритета территориальной целостности вполне очевидно, что уступки
сепаратистам есть путь государственного самоубийства, ибо принципиальная
невозможность компромисса с ними определяется уже тем обстоятельством, что их
цели и государственное единство — вещи взаимоисключающие. При гарантии
территориальной целостности страны любая степень самостоятельности её частей не
могла бы нанести ущерб её единству, но при отсутствии такой гарантии (и даже
напротив — при конституционно закрепленном праве выхода) обретаемая
самостоятельность неизбежно служит лишь ступенькой для достижения полной
независимости. Но горбачевское руководство исходило из совершенно иных
соображений и проводило курс на дезинтеграцию страны весьма грамотно, не сделав
на этом пути ни одной ошибки.
«Народные фронты» в республиках с самого начала, конечно же, преследовали
сепаратистские цели и лишь до времени более или менее их маскировали (что едва
ли могло быть секретом для властей). И каждая новая уступка лишь облегчала
сепаратистам следующий шаг и вселяла в них уверенность как в своих силах, так и
в благосклонном отношении центральных властей и лично М.С. Горбачева. В
результате попустительства «центра» избирательные округа в Прибалтике были
сформированы таким образом, что представительство русскоязычного населения
