правильно подобранной комбинации цветов. Призраки, очистка памяти, перепалки, плесень, линкольн, светло-зеленый, гордини — лишь малая часть этого. Все намного разнообразнее. Намного. Мы лишь окунули пальцы ноги в озеро.
— Как это работает?
Джейн покачала головой.
— Понятия не имею. Но не думаю, что наше общество — первое, которое сделало видимый спектр центром человеческой жизни. До нас было еще одно, лучше нашего. В нем что-то пошло не так, или его сменило другое. Они оставили после себя много всего — не только хроматикологию и плесень, но и целые истории, которые можно узнать, всего лишь подобрав правильную комбинацию цветов.
— Расписанный потолок, — вспомнил я. — В Ржавом Холме.
— Ты лишь частично воспринимал вестника, глядя на фиолетовые цвета. Но роспись осталась незаконченной, и услышать ее голос невозможно. Если ее закончат, мы узнаем о Том, Что Случилось. А может, даже о природе Явления Манселла.
Я поразмыслил несколько мгновений.
— Зейн покупал краски тогда в Гранате?
Джейн кивнула.
— Нам надо было завершить роспись. Чтобы появилась надежда покончить с Главной конторой и хромоцентризмом, нужно знать, как все это началось. Охристый крал карточки, чтобы выменивать их на краски. Зейн ходил с пурпурным кружком, чтобы ему не задавали — даже не думали задавать — лишних вопросов. Я управляла перпетулитом, чтобы он мог перемещаться. Мы даже заезжали в смежные секторы, не желая вызывать подозрений.
— Так это из-за этой росписи все в Ржавом Холме полегли от плесени?
— Да, — негромко ответила она. — Там принялись заканчивать потолок, и рабочим стали что-то говорить вестники. Их сочли призраками, и система заработала, чтобы защитить себя.
Последовало молчание.
— Так вот на что похоже просветление, — тихо сказал я. — Ты говорила, что уютное неведение — самое лучшее для таких, как я.
— Может быть, это все еще справедливо. И вот еще что: прости.
Я остановился. Мы стояли на узкой полоске вне досягаемости двух ятевео средней величины. Однажды у меня уже было такое с Джейн. Сердце мое упало. А я-то думал, мы поладили друг с другом. Я повернулся к ней. Она смотрела на меня виноватым взглядом.
— Есть за что? — спросил я.
— Есть. Прости. Нет, правда, прости.
Она поддела мою ногу своей и умело опрокинула меня. Я приземлился с глухим звуком, затем услышал что-то вроде щелканья хлыста и закричал от боли — одна ветвь обвилась вокруг моей ноги, другая схватила руку. Я почувствовал, как меня поднимают; земля и Джейн стали быстро удаляться. Кажется, она помахала мне рукой.
Путь домой
2.6.23.02.935: Гражданин не может держать в своей комнате домашних животных.
И вот я здесь, вишу вниз головой, схваченный деревом ятевео, и размышляю о событиях последних четырех дней. Как я мог быть настолько глуп, что отверг бесчисленные возможности, позволявшие избежать столь необычной участи?! Как и большинство людей, я не слишком боюсь смерти — но лебеди, перезагрузка, ползучие твари, моя дважды вдовая тетя Берил, чувство неловкости перед окружающими и потери всерьез пугают меня. Потеря отца, потеря Джейн, но прежде всего — потеря возможности исполнить свой потенциальный долг. Не хроматический долг, как вы понимаете, а долг, состоящий в том, чтобы прийти к подлинной правде и справедливости, более глубоким и более могущественным, чем содержащиеся в тысяче книг с правилами. Я испытал просветление и нашел для себя цель, а потом опять ее потерял. Но это была моя цель, пусть и совсем ненадолго.
Начало смеркаться. То был не мрак внутри ятевео, а всеобъемлющий мрак, чернее ночи, только не имеющий конца во времени. Да, это было оно. Если говорить о том, на что похожа смерть, я могу употребить лишь одно слово: бесцветность. Но, как ни странно, не полная. Прошла то ли секунда-другая, то ли вечность — и я увидел перед собой слабый проблеск света. На миг я подумал, что вот оно — перерождение. Возможно, для новой жизни в другом секторе, через много лет после того, как забытый всеми Эдвард Бурый пропал во время поисковой экспедиции в ничто.
Но это оказалось не перерождение. Я был все тем же, прежним, и вываливался из расщелины в пищеварительном вздутии дерева, кашляя и что-то лопоча. Кто-то охватил ртом мой нос и стал высасывать из него жидкость, принудительно прочищая его. Исторгнув вязкое вещество, которое жгло мне горло, я наконец открыл глаза. Первым делом я увидел лицо Джейн, которая озабоченно смотрела на меня. Мы сидели у основания ствола. Джейн держала заточенную картофелечистку, при помощи которой и вскрыла вздутие. Ятевео вяло пыталось протягивать к нам ветви, но никакого вреда не причиняло.
— Тьфу! — воскликнула она, прочищая мне ухо пальцем. — Как ты воняешь!
Меня снова вырвало. Джейн протянула мне свою бутылку с водой.
— Прополощи рот.
Я набрал в рот воды и выплюнул дурно пахнувшую жидкость.
— Как ты? Чуть не умер? — спросила она. — Мне не сразу удалось разрезать вздутие.
Я кивнул.
— Передо мной пронеслась вся моя жизнь. Ну, или четыре последних дня, что то же самое.
Она обняла меня.
— Мне так жаль. Надо было тебе все объяснить. Это часть легенды. И да, я приняла важное решение: я пыталась убить тебя в последний раз.
— Обещаешь?
— Железно. Теперь я могу попытаться спасти тебе жизнь, если представится случай. А если я вдруг снова стану тебе угрожать, разрешаю устроить мне разнос. — Она вновь улыбнулась. — Еще ты можешь называть меня по имени. И обещаю больше тебя не бить. Поцелуй меня.
Мы поцеловались под пятнистой тенью ятевео, покрытые его пищеварительной жидкостью, менее чем в часе ходьбы от самой мрачной тайны Коллектива. Это было — вспоминаю я сейчас — так прекрасно, как я себе это и представлял.
— Я могу не сразу привыкнуть к новой Джейн, — сказал я. — Не уверен, что приветливость тебе идет.
— Это лишь на то время, пока мы вдвоем. Сломал себе что-то?
— По-моему, я на что-то приземлился — на что-то такое, чего дерево не может переварить. Не взглянешь?
Джейн взглянула и расхохоталась.
— Что такое?
— У тебя из левого бедра торчит ложка. Кажется.
— Как смешно. Вытащи ее… А-а-а!
— Извини, так о чем мы говорили?
Мы захихикали, потом прыснули, потом разразились хохотом — неуместным, учитывая обстоятельства, но от этого стало легче.
— И что, надо было обязательно кидать меня дереву? — спросил я.
— Мы только что убили Кортленда, огурчик мой, не какого-нибудь несчастного дельту, который на хрен никому не нужен.
— Как ты меня назвала? Огурчик мой?
