кроме разве что одного раза, когда я получил от нее пощечину за то, что назвал ее мать «помешанной на вежливости».
— Д-да, — пролепетал я, совсем сбитый с толку, — то есть…
— В общем, когда он разберется со своими принципами, свистни нам, Томмо, — сказала Мелани, довершая мое унижение и отступая от меня.
Девушки залились смехом.
Мне было безнадежно не по себе — но ничего лучше этого свободного, чистого девичьего смеха я в жизни не слышал. Однако девушки уже потеряли интерес ко мне и, болтая, побрели к серому району.
— Если хочешь встретиться с одной из этих прелестных леди наедине, могу уладить — за пять процентов от их вознаграждения, — сказал Томмо, глядя им вслед. — Хочешь знать неофициальные рейтинги удовлетворенности?
Я уставился на него, не зная, что делать или говорить. В Нефрите совершенно точно существовал нелегальный рынок понятно каких услуг, несмотря на всю бдительность старика Мадженты. Возможно даже, все выходили сухими из воды. Но я был не готов к тому, что парень вроде Томмо — а это непременно должен был быть парень вроде Томмо — не только устраивает все, но и делает это открыто, явно не боясь наказания. Вот откуда у него водились наличные.
— Но не с девушками взаимодополняющих цветов, — добавил он, на случай если бы я оказался извращенцем или кем-нибудь в этом роде. — Я могу посылать подальше правила, но даже у меня есть понятия о приличии. Ну а если ты не хочешь
— Я не столько удивляюсь тому, что Кортленд готов поступить так порядочно — взять в жены серую, — сколько другому: он ведь обручен с Банти Горчичной.
Томмо рассмеялся.
— До женитьбы не дойдет, дурачок. Кортленд говорит, что Мелани сделает для него все, что угодно. Все, что угодно! И это не будет стоить ему ни гроша. Ну а Банти никогда от него не отцепится. Так что он просто поразвлекается с Мел — пока Совет не решит, что нам нужно еще немного желтых.
— Нет! — воскликнул я.
— О, какой смелый! Хочешь попробовать сам?
— Никогда! Это самый бесчестный и жестокий поступок, не говоря уже о нарушении сразу восьми правил, в том числе фундаментального номер один. А если это всплывет наружу?
Томмо пожал плечами.
— Он будет все отрицать. И кому поверят? Мелани-неизвестно-откуда или Альфа-без-пяти-минут- желтому-префекту Кортленду Гуммигуту, Большому Банану?
— Я скажу им.
— Ты был при помолвке?
— Нет…
— Очнись, дубина. Забудь фундаментальные правила. Вот тебе правило номер один, когда имеешь дело с Кортлендом: «Не суйся». Рано или поздно он станет желтым префектом. Держи это в уме и никогда не забывай. Легче будет жить, честное слово. Ну так что, свести тебя с кем-нибудь?
— Нет, спасибо.
— Если вдруг ты решишь…
— Не решу. А если префекты узнают, что ты устраиваешь
Томмо уставился на меня, не заметив скрытой угрозы в моих словах. Наклонившись ко мне, он прошептал:
— Я всего лишь привожу покупателей на рынок. У меня широкая клиентская база. Очень широкая. Как ты думаешь, отчего лузер вроде меня становится младшим красным инспектором? Расслабься. Расстегни ширинку и наслаждайся жизнью.
— Но правила?
Томмо наклонился еще ближе и осклабился.
— Ты во Внешних пределах, Эдди, где Книгой правил подтираются. А теперь извини, мне надо идти. Я должен приготовить сэндвичи для Ульрики.
— Ульрики?
— Из зенитной башни, — кратко пояснил он, будто я обязан был знать об Ульрике.
Колориум
2.1.03.01.115: Любой выход за Внешние пределы осуществляется только с согласия префекта или старшего инспектора.
Было пять минут шестого: хроматики в большинстве своем возвращались с работы к своим хобби или к дружескому общению. Для серых же настало время отправляться на третью работу. Я все еще терялся в загадках по поводу Джейн, а спросить ее можно было, лишь когда она пришла бы готовить ужин. Но мысль о Джейбсе, пытавшемся назначить ей свидание, и об оторванной брови преследовала меня. Как, должно быть, это больно!
Отцовский колориум располагался в двух шагах от ратуши, зажатый между почтой и магазином. Когда я открыл дверь, звякнул колокольчик. Я оказался в просторной приемной, где сидело множество народу: одни читали замусоленные выпуски «Спектра», другие тупо глазели на объявления, развешанные по стенам. В одном из них объяснялось, как плохо пренебрегать своим гражданским долгом и какие потери времени это вызывает. Другое призывало мыть руки после прикосновения ко всему, до чего могли дотронуться бандиты. В третьем разъяснялись опасности занятия известно чем до брака: понижение личностных стандартов, которое ведет к дисгармонии и дальше — с неумолимостью — к перезагрузке.
Отцовский кабинет был отделен от приемной непрозрачными стеклянными панелями — я мог разглядеть лишь силуэты людей. Подождав, пока выйдет очередной пациент, я постучал и вошел — до того, как отец успел выкрикнуть: «Следующий!»
Кабинет был почти таким же, как в Нефрите, только больше. Койка под застекленным потолком, рентгеновский аппарат, саквояж цветоподборщика, застекленные шкафы с повязками и кое-какими инструментами. Здесь была даже дуговая лампа — на тележке, приткнутой к стене.
— Какое счастье! — сказал отец, завидев меня. — Это всего лишь ты.
Он пошел к шкафу с персональными карточками и положил на место ту, что держал в руках.
— Могу уделить тебе только пять минут, — объявил он, роясь в куче запросов на лечение, каждый из которых нуждался в его подписи, поставленной задним числом. — Охристый оставил дела в ужасном состоянии. Я вычислил для пяти женщин хромовуляцию за этот месяц, насморк так и косит местных, а главное — Охристый продавал налево городские карточки!
— Здесь только об этом и говорят, — сказал я, желая показаться осведомленным. — И много он продал?
Отец откинулся к спинке кресла-вертушки и горестно покачал головой.
— Я не считал. Но всего около полутысячи за несколько лет. Нарушение двадцати семи правил и к тому же клятвы хроматиколога!
— О-о! — Я был поражен дерзостью Робина.
Строгое выполнение правил обеспечивалось не только суровостью наказания, но и боязнью быть пойманным.
— Есть еще несколько сотен, — отец подошел к шкафу с карточками и стал рыться среди шестидюймовых конвертов, — но в основном это те, которые ему не удалось сбыть на бежевом рынке. От грибка ног, от раннего облысения, от усыхания мошонки — вот такие остались.
