веревочными фабриками в Нефрите. Мы встречаемся уже несколько лет, и более того…
— Думаешь, мне интересно?
— Не думаю.
— Правильно. Выслушивать в подробностях о твоих отчаянных попытках принести свою личность в жертву хроматическому улучшению для меня так же занимательно, как снимать слизняков с одежды детей. Вы любите друг друга?
— Уверен, что со временем мы станем относиться друг к другу с…
— То есть не любите.
— Верно, — вздохнул я. — Ей нужен красный, а моей семье — социальное положение.
— Чудовищно романтично! Ты ей говорил обо всем этом? Тогда между вами все пойдет на деловой лад. Можно сэкономить на цветах, шоколадках и стихах.
— Она все знает. Это лишь игра. Кроме того, у Роджера Каштана больше шансов, хотя ему не хватает красного цвета, ума, обаяния и внешней привлекательности. Вот это, — я протянул ей письмо, которое набросал, — можно использовать как черновик.
— Какой бред, — сказала Джейн, быстро просматривая мое послание. — И ты действительно собирался это отправить?
— Кусок про Караваджо вышел неплохо, — глупо ответил я, — и, пожалуй, важно упомянуть про систему очередей. Может, вычеркнуть абзац про кролика?
— Тут вообще нет никакого смысла, — отрезала она и начала писать на обороте листка бумаги, прямо на ходу, зачеркивая и начиная снова, точно художник, стремящийся поймать сходство.
Она выглядела просто прелестно, и не только из-за носа. Волосы, не завязанные в хвостик, время от времени падали ей на глаза, и она откидывала их за ухо, секунд на двадцать, — затем все повторялось. Я смотрел на Джейн, горячо надеясь, что она сочиняет медленно и мы обойдем город несколько раз. Увы, это оказалось не так.
— Вот, — сказала она через минуту, вручая мне готовый продукт.
— Это… прекрасно, — пробормотал я.
Вероятно, не каждый мог оценить этот стих с первого раза, но, казалось, все слова подобраны правильно. К тому же они звучали умно, и метафоры имели отношение к веревкам, что не могло не понравиться матери Констанс. Еще важнее было то, что я так написать не мог.
— А где это поместить — в начале или в конце письма?
— Это и есть письмо, дубина. Поставь в конце «Тим», «Питер», или как тебя там, — и все. Никаких «целую», никаких «Мое сердце истосковалось по тебе, пупсик».
— Медвежонок.
— Не поняла.
— Неважно. Сколько я тебе должен?
— Можешь натравить на меня Констанс. Мне нужна от тебя услуга.
Я искоса поглядел на нее.
— Чувствую, речь не о том, чтобы почесать тебе спину или повесить пару полок.
— Нет. Что ты знаешь о Мэтью Глянце?
— О его цветейшестве? Немного.
— Но он твой родственник, живет в вашем доме, ты называешь его Мэтью при всех. Значит, он тебе это позволяет.
— Мы неплохо ладим, — согласился я.
— Мне надо знать, зачем он здесь.
— Ликвидирует утечку мадженты из трубы, он сам мне говорил.
— Я это слышала. Но мы не подключены к сети. Его пригласили, чтобы провести тест Исихары, но это не занимает три дня. Я хочу знать, зачем он здесь на самом деле.
— Ты хочешь, чтобы я шпионил за сотрудником НСЦ? За цветейшим?
— Надо же, сразу дошло. Я-то думала, придется объяснять куда дольше.
— Я не могу шпионить за своим родственником в четвертом колене!
— Нет, ты можешь. И будешь.
— Как-то ты слишком уверена.
Она склонилась ко мне.
— Ты сделаешь это для меня, красный. Несмотря на Констанс, ты влюблен в меня.
Так и было. Она произнесла это. Если я хотел опровергнуть сказанное, у меня было полсекунды. Но я сделал слишком длинную паузу, и вся надежда на то, что мои слова прозвучат правдоподобно, исчезла.
— Ну конечно, — начал я неубедительным тоном, — я полуобручен с девушкой из семейства Марена — и вдруг влюбляюсь в серую, которая меня презирает и к тому же через несколько дней отправится на перезагрузку. Как по-твоему, это хоть сколько-то разумно?
— А любовь неразумна, красный. Вот в чем, по-моему, дело.
Я запустил пятерню в волосы и крепко задумался.
— Ты хочешь знать, зачем здесь цветчик?
Джейн кивнула.
— Ладно, посмотрим, что удастся сделать. Но только перестань угрожать мне убийством, давать мне в глаз и все такое.
— Я буду совсем другой, — сказала она и вновь улыбнулась мне.
Меня использовали, но какая разница? К тому же я мог и не выполнять ее просьбу — все равно в течение недели ее ждет перезагрузка.
Мы завернули за угол и оказались на главной площади. Перед ратушей собралась небольшая толпа. Похоже, здесь проходила церемония присуждения кода, и мы подошли ближе, чтобы должным образом выразить свои наилучшие пожелания.
Мне присудили код в девять лет, а до того я носил другой, ни о чем не говорящий, БСЗ — из набора временных кодов, имевшихся у префектов. Поскольку значение семьи и наследства возрастало, придумали уловку, чтобы обеспечить передачу кода от какого-нибудь родственника младшему из членов семейства. Код РГ6 7ГД, который красовался на моей груди, принадлежал моему деду. Я бы хотел передать кому-либо из своих детей код моей матери, но его отдали некоему Холланду Кларету, за что я его не любил. У Марена было множество старших родственников, так что каждый ребенок Констанс почти гарантированно получал СВЗ — код передавался из поколения в поколение.
Перед нами стояло с полсотни человек. Церемонию проводил де Мальва. Видимо, юная Пенелопа Гуммигут получала код в последний разрешенный для этого день — ей исполнялось двенадцать. Итак, праздник был двойным. Старик Маджента считал присуждение кода пустой формальностью, каковой оно и было, но де Мальва изображал торжественность. Все Гуммигуты — восемь человек, насколько я мог видеть, — лучились от счастья и порой даже пускали слезу: никогда не замечал такого за желтыми.
— Замечательно, — прошептала Джейн. — Новая жизнь старого почтового кода. Связь с прошлым и будущим.
— Иногда твой голос звучит исключительно издевательски.
— Не «иногда», а намного чаще.
— Как ты добралась до Ржавого Холма сегодня утром?
Вопрос был дерзкий, но ведь Джейн обещала не наносить мне увечий. Ответ ее звучал прозаично и загадочно в то же время:
