— Шоссе повинуется моим желаниям.
— Как это?
Но она не стала рассказывать, а церемония меж тем закончилась.
— Ты не хочешь сделать пожертвование?
Я не собирался, но сказал, что сделаю, не желая показаться скрягой. Я опустил самую мелкую монетку, которая нашлась, в кувшин с надписью ПЕНЕЛОПА НАРЦИССА ГУММИГУТ, ТО3 4РФ. Кувшин уже наполовину был полон монет невысокого достоинства, лежало там и несколько пуговиц.
— Ну что, счастлива? — спросил я.
Но оказалось, я разговариваю сам с собой: Джейн исчезла в толпе, сделав свое дело. Я снова поглядел на стихотворение — лучшее из всех, что я видел. Как я хотел бы, чтобы оно было написано
Я отправился на телеграф, чтобы отправить Констанс послание со стихами Джейн. Госпожа Алокрово сильно впечатлилась и похвалила меня за прекрасный стиль.
— Вы умнее, чем кажетесь, молодой человек. Не буду заходить слишком далеко и утверждать, что ваша Констанс — счастливая женщина, но ей могло бы повезти куда меньше.
— Очень тронут, — ответил я. — Надо было только поймать вдохновение.
И, несмотря на совет Джейн, все же приписал после стихотворения: «В это воскресенье я прохожу тест Исихары. Всего наилучшего, Эдвард».
— Вот, сказал я, протягивая заполненный бланк и отыскивая монеты. — Роджер Каштан устранен, раз и навсегда.
В соседнем доме располагалась бакалейная лавка. Я зашел туда за рисовым пудингом и увидел, как Томмо за стойкой отвешивает чечевицу Карлосу Фанданго.
— Привет, Эдвард, — поздоровался смотритель, ставя на стойку жестянку для крема-концентрата, чтобы Томмо ее наполнил. — Как тебе досье на Имогену?
— Очень впечатляюще, особенно что касается унициклов.
— Так ты свяжешься со своим другом?
— Это первое дело в моем списке.
— Отлично!
Он повернулся к Томмо.
— Запиши на мой счет, ладно, ложечник?
Томмо обещал записать, и, как только Карлос ушел, Томмо открыл свою книгу с записями и достал из-за уха карандаш.
— Одна банка крема-концентрата… сто двадцать фунтов сала… нога ягненка… две лакричные палочки… — Он захлопнул книгу, протянул мне одну лакричную палочку, а другую взял себе. — Надо будет разобраться с ним. Сколько он тебе предложил комиссии? Один процент?
— Два.
— Ты, должно быть, ему понравился. Если бы Северус был по-прежнему сиреневым и имел шесть кусков, все могло бы закончиться хорошо. Но он — серый с тридцатью баллами, и все закончится плохо. У тебя есть конкретный пурпурный на примете для Имогены?
— Только Берти Маджента у нас в Нефрите.
— Парень, который изображал слона?
— Именно. Но я не собираюсь помогать Фанданго. Он намекнул, что потенциальный покупатель сможет поиметь Имогену на складе шерсти — или что-то в этом духе.
— На что только не идут люди, чтобы продать товар, — восхищенно сказал Томмо. — Когда я слышу такое, то радуюсь, что занят в торговле.
— А я думаю, это просто гнусно. Ты бы хотел этого для своей дочери?
— Строго говоря, она не его дочь. Если бы я двадцать лет воспитывал дочь постороннего человека, то, пожалуй, захотел бы получить что-то в обмен на свои вложения.
Я понял, что спорить с Томмо по этому вопросу бессмысленно.
— Все равно это неправильно.
— Что правильно, а что неправильно, выясняется только из Книги правил. Хочешь банан?
— Нет.
— Не спеши с ответом, сейчас увидишь.
Он порылся за стойкой и вытащил банан обычного вида — но прелестного темно-желтого оттенка, восхитительно нестандартного. То был один из тех хроматически независимых бананов, рекламу которых я видел в гранатском магазине красок.
— О-о. Где взял?
— Получил от региональной плодоовощной ассоциации за одну услугу. Я сначала хотел оставить его себе, но потом решил продать какому-нибудь чурбану, который разинет рот при виде него.
— Вроде меня?
— Вроде тебя.
Я стал рассматривать фрукт под разными углами, подумал, а не послать ли его Констанс в знак любви, но тут же отмел эту идею: посылка банана юной леди могла означать только одно и обычно каралась пощечиной. В случае Констанс — шестью.
— Сколько?
— Для тебя — тридцать.
— Ты что? Бесцветный стоит пять.
— Это исключительно из моего к тебе расположения. Для остальных — сорок.
— Пятнадцать.
— Идет.
Звякнул дверной колокольчик, и в лавку вошла Виолетта де Мальва. Мы оба невольно согнулись в почтительном поклоне, она же чуть заметно наклонила голову.
— А! — сказала она. — Новые бананы! Я как раз за ними и пришла.
И Виолетта открыла кошелек.
— Сколько? И, Томмо, если ты сдерешь с меня лишнего, я ткну тебя в глаз, очень больно!
— Извините, госпожа Виолетта, — сказал Томмо, наслаждаясь возможностью досадить ей, — но я только что продал его мастеру Эдварду.
— Ну, тогда, — она повернулась ко мне, — я куплю его у тебя. Я готова проявить щедрость и накинуть два цент-балла сверх того, что запросил Томмо.
— Он не продается, — сказал я.
Томмо отошел в сторону, изображая, что он занят.
— Как смешно! — воскликнула Виолетта, часто моргая. — Мне послышалось было, что ты сказал: «Он не продается». Так сколько?
— Простите, госпожа Виолетта, но я оставлю его себе.
Лицо ее приняло недоверчивое выражение, потом она улыбнулась — через одну-две секунды.
— Это опять твои шуточки? Как за ланчем? — Она прижала ладонь к моей щеке. — Ты такой сладкий… но я страшно тороплюсь, и если я не вернусь сейчас же, папа — главный префект — может рассердиться. Хочешь, чтобы главный префект рассердился?
— Вообще-то нет.
— Правильный ответ. Так сколько?
— Он не…
— Томмо! — сказала она, подзывая его рукой — так подзывают продавца в чайном магазине, желая сообщить ему, что в заварочном чайнике найдена мертвая мышь. — С Бурым что-то не так? Кажется, он не понимает.
Томмо не двинулся с места, замерев у стенда с открытками.
— Такие уж они, Бурые, госпожа Виолетта, — донесся его голос, — упрямцы.
— Полбалла, — сказал я.
— Что?
— То, что слышали.
