– И когда возвращается?
– Через два дня, во вторник вроде бы... Или в понедельник... А она тебе зачем? – насторожилась Елена Анатольевна. – У тебя что-то не так? – выдохнула дрогнувшим голосом.
Кате вдруг захотелось подойти к маме, обнять ее, прижаться крепко, как в детстве, успокоить. Но вместо этого она уклончиво ответила:
– Все так. Просто хотела ее кое о чем спросить.
– Не хочешь говорить, не говори, – обиделась Елена Анатольевна.
Хлопнула входная дверь, и в кухню ввалился Ник-Ник, нагруженный сумками. Елена Анатольевна отвлеклась. А Кате только это и нужно было. Воспользовавшись образовавшейся суетой, она распрощалась.
Люка ждала Катю в небольшом ресторанчике, которых в Москве развелось в последние годы великое множество. Ресторанчик с традиционной русской кухней назывался «Погребок» и располагался в подвале жилого дома неподалеку от Катиного театра.
На деревянном столе громоздились закуски: маринованные грибы, квашеная капуста, винегрет, селедка под шубой.
– И мы должны все это съесть? – ахнула Катя, усевшись на твердую, неудобную скамью. Ей было ужасно неуютно в узкой короткой юбке. Ноги, не привыкшие к каблукам, отчаянно гудели.
– Что сможем – съедим, остальное понадкусываем, – хохотнула Ангелина, – а вообще колхоз – дело добровольное. Но я тебе настоятельно советую хотя бы попробовать. Ой, – смутилась она, – ничего, что я сразу так тыкаю?
– Господи, конечно!
– Вот и чудненько. Хотя мы виделись-то всего один раз, да при таких обстоятельствах, у меня ощущение, что я знаю тебя сто лет.
– Честно говоря, у меня тоже. – Катя улыбнулась, положила в тарелку немного капусты. Неужели судьба дарит ей шанс и зияющая дыра от страшных потерь может затянуться? Эту дыру Катя сравнивала с каверной – полостью, возникающей в органах тела при омертвении тканей.
– У тебя глаза кошачьи, знаешь? – вторглась Люка в Катины мысли. – Такие же желтые и недоверчивые. Есть на то причина?
Катя кивнула.
– Хочешь поговорить на эту тему? – тоном психоаналитика из голливудского блокбастера поинтересовалась Ангелина.
– Пожалуй, что нет, – покачала головой Катя. Она представила себя лежащей на кушетке в полумраке врачебного кабинета и хмыкнула.
– Ну, на нет и суда нет. Попробуй вот блинчики с языком. Фантастика!
– Ой нет! Только не блинчики, – расхохоталась Катя и в ответ на недоуменный взгляд, которым наградила ее подруга, поведала о своем визите к матери.
– Зря отказываешься. Такая вкуснятина!
– Я с этим-то не знаю как справиться? – Катя указала на тарелку с закусками, и в следующую секунду горка квашеной капусты превратилась в отвратительный клубок копошащихся червей. Вилка выпала из ослабевших рук и с оглушительным звоном покатилась по выложенному плиткой полу. Катя схватила салфетку и судорожно прижала ее ко рту.
– Ты чего? – удивленно спросила Ангелина, оторвавшись от еды.
– Ничего... – Катя стряхнула остатки наваждения и решительно выдохнула: – Я передумала. Я хочу поделиться с тобой своей историей.
Начало получилось скомканным, Катя постоянно сбивалась. Она боялась, что живущий внутри нее водопад скорби прорвет защитную оболочку и вырвется наружу постыдным потоком. Но, как ни странно, этого не произошло. Привычная боль утраты отступила, не сжимала больше сердце ледяными тисками. Раньше, рассказывая о муже, Катя постоянно ощущала его незримое присутствие, теперь это чувство ушло. Словно смерть наконец забрала его. О своих загадочных видениях Катя решила пока умолчать. Вдруг Люка сочтет ее сумасшедшей истеричкой, испугается и перестанет с ней общаться?
Ангелина очень внимательно выслушала Катю. Не спеша допила квас, отодвинула опустевшую тарелку, закурила. Длинная коричневая сигарета слегка подрагивала в тонких, ухоженных пальцах.
– Знаешь, – сказала она после продолжительной паузы, – мои родители были необыкновенными людьми. Я была их единственным ребенком. Поздним и долгожданным. Они обожали меня. Естественно, их сокровище, их любимая принцесса не могла появиться на свет традиционным способом. И они придумали себе красивую легенду. Якобы, когда они отдыхали на курорте, несколько дней бушевал ужасный шторм. И когда море в конце концов успокоилось, на закате к берегу прибило лодку с младенцем. Младенцем, как ты справедливо догадалась, была я. «Ангел!», – всплеснула руками мама. Так я обрела имя.
Так вот... К чему это я? Рядом с ребенком на дне лодки лежала тетрадь. Старинная, в плюшевом переплете и с резной застежкой на боку, аграфом.
На титульном листе было аккуратно выведено: «Журнал девочки-ангела». Когда я выросла, я конечно же узнала ровный мамин почерк.
В той тетради были заповеди счастья. Сначала – детские, наивные. Что-то вроде «слушайся родителей», «веди себя хорошо». Потом заповеди взрослели вместе со мной.
«Будь умной, свободной, имей свою точку зрения, никогда не спеши.
Не жалей себя, не позволяй чужому сочувствию подрывать уверенность в своих силах. Будь твердой.
В самом себе имей где пребывать. Живи в ладу с собой.
Одна искра может спалить сто тысяч вещей. Будь прозорливой, просчитывай свои поступки.
Дорога в десять тысяч миль начинается с одного шага, поэтому, выбрав цель, разбей ее на множество небольших задач. Будь предусмотрительной.
Хватаясь за меч руками, помни, что нанесешь себе рану. Будь осторожной и благоразумной».
Видишь, все наизусть помню... – задумчиво произнесла Ангелина, откинувшись на спинку стула. – Эти заповеди много раз помогали мне. В самые страшные, критические моменты в жизни. А их у меня было немало...
– Расскажи, – попросила Катя.
– Не сегодня. В другой раз. Это длинные истории, с корнями, толстым стволом и пышной кроной. Ты дальше слушай. Тетрадка была поделена на две половины. В первой я должна была записывать свои удачи, радости и победы, во второй части – разочарования, падения и проступки. Тебе, конечно, поначалу будет тяжело сформулировать свои мысли, отделить, как говорится, зерна от плевел. Я-то привыкла, для меня это естественный процесс, как воды попить... Но ты должна научиться. Это единственный способ справиться с демонами, раздирающими тебя на части. Зато, когда ты выплеснешь свое глубинное, сокровенное на бумагу, тебе станет значительно легче. Попробуй.
Катя пришла на работу на полчаса позже. Влетела в вестибюль служебного входа и тут же удостоилась презрительного взгляда вахтерши.
– Опять, Королева, опаздываешь, трудовую дисциплину нарушаешь. Мабель Павловна уже интересовалась, пришла ли ты...
– Я на такси добиралась, – соврала Катя, – пробки чудовищные.
– На такси... – поджала губы Зинаида Васильевна. – Ишь ты!.. Ну ладно, беги.
Катя пешком поднялась на третий этаж. По узкому проходу, соединяющему лестницу с холлом, величаво вышагивал Порогов. Заложив руки за спину, он попыхивал сигарой. Рядом, сгорбившись в почтительном поклоне, семенил Яков Борисович Пескарь.
– Поймите, Михал Михалыч, голубчик, – приговаривал Яков Борисович, – ну не могу я так просто взять, снять одну артистку и ввести на ее роль другую. Здравствуй, Королева, – бросил он Кате.
– Здравствуйте, – кивнула она в ответ.
Порогов остановился, осмотрел Катю с ног до головы, задержался на беззащитно-голых коленях, многозначительно прищурился и пророкотал:
– Откуда вы, прелестное дитя? – Глазки его стали масляными, брызнули нехорошим блеском.
– Да это же Королева, – удивленно произнес Пескарь, – гример наша.
