положил новую книгу точь-в-точь, как лежала та, другая. Кстати, обе книги были в одинаковых переплетах и имели один и тот же формат. Выбраться обратно мальчугану помешал малый рост. Нино не мог дотянуться до окна. Алессо чертыхнулся, но быстро нашел выход. Сняв рясу, он протолкнул ее в отверстие, школьник ухватился за рукав и через мгновение стоял на полу коридора.
Дружески щелкнув его по лбу, Алессо прошептал:
– Теперь в капеллу, и ни слова о том, где ты был!
Мальчишка скорчил обиженную гримасу, он был первый шалун в школе и никогда не выдавал товарищей.
Алессо поспешил в библиотеку.
– Святой отец, чуть не случилась беда, но нам помог святой Доминико. Эту книгу надо немедленно поставить на место.
Старому монаху не нужно было объяснять. Алессо благоразумно исчез из библиотеки.
Все было проделано вовремя. У кельи Джордано появились аббат, приор, приглашенный ради важности случая монастырский инквизитор, Хиль Ромеро, предвкушавший награду, и смущенный Джордано Бруно.
Хиль Ромеро с низким поклоном протянул ключ аббату:
– Вам, досточтимый мессер, надлежит честь изобличить вероотступника.
– Нет уж, открывай сам, – брезгливо возразил мессер Паскуа.
Он прекрасно понимал, что не в Бруно тут дело. Если удастся обвинить его студента в чтении еретической книги, это прежде всего повлияет на репутацию его, Паскуа.
«Проклятая лисица!» – думал аббат, с ненавистью глядя на испанца.
Дверь отворилась. Хиль Ромеро бросился вперед, схватил книгу, и… изумление, нет больше – отчаяние отразилось на его лице.
– Мессеры! – диким голосом завопил он, взглянув на заглавие. – Это не та книга!
Зоркий Бруно узнал «Семь радостей», и блаженное успокоение охватило его душу. Друг Алессо помог!
– Как – не та книга?! Что все это значит? Почему со мной обращаются как с преступником? – тоном оскорбленной невинности спросил Бруно.
– Мессеры! Клянусь, брат Джордано читал богопротивную книгу «Благодеяния Христа»!
– Брат Хиль забыл, что Господь карает за ложные клятвы, – внушительно возразил Бруно.
Ромеро совсем потерял голову.
– Но он читал эту книгу целую ночь! Я не раз подходил к его келье, и у него все время горела свеча!
В разговор вмешался аббат. Он догадался, что здесь дело нечисто, но, раз концы спрятаны в воду, его это ничуть не беспокоило. Теперь он может вступиться за Бруно и как следует проучить не только попавшего впросак шпиона, но и его высокого покровителя.
Паскуа сухо спросил:
– Неужели христианину нельзя увлечься благочестивой книгой настолько, чтобы забыть о времени?
Никто не осмелился на это возразить.
Аббат продолжал:
– На каком основании, брат Хиль, ты утверждаешь, что книга была еретическая, и где мог достать ее брат Джордано?
– На ней библиотечное клеймо, и я сам читал ее заглавие.
– Брат Хиль не слишком силен в латыни, – ехидно заметил Бруно.
Расследователи отправились в библиотеку. Дон Аннибале Россо с негодованием отверг предположение, что какое-нибудь запретное сочинение могло оказаться в студенческой келье без разрешения мессера аббата или мессера приора.
Аббат сурово произнес приговор:
– Брат Хиль понесет наказание за злонамеренную клевету. Он будет стоять посреди обеденного зала в продолжение тридцати трапез босой, на коленях, опоясанный веревкой, и читать братии жития святых на латинском языке. Я надеюсь, что эта кроткая отеческая мера поможет брату Хилю лучше усвоить латынь. – После маленькой паузы аббат добавил: – Отцу приору поручается лично следить за точным исполнением этой епитимьи.
Дон Марио огромным усилием воли сдержался, чтобы не нагрубить при всех аббату: это было бы непростительным проступком и дало бы Паскуа лишний козырь в игре. Хиль же побагровел так, что, казалось, кожа на его худых щеках лопнет от прилива крови. Трудно было придумать более постыдное и тяжкое наказание для малограмотного монаха.
Тридцать дней! Тридцать часов мучительного унижения!
Невозможно было без сожаления смотреть на пылающего стыдом Хиля Ромеро, когда он в позорной одежде стоял на коленях в трапезной и, с великим трудом одолевая мудреные латинские обороты, брел через житие Марии Египетской или Симеона Столпника…
Паскуалисты, исподтишка ухмыляясь, посматривали на гордого приора, который с песочными часами в руках следил за временем.
Чтобы не заводить дело чересчур далеко, аббат снял епитимью через неделю. Но все равно неудачу с «Семью радостями Богоматери» приор и его верный помощник приняли как серьезное поражение в борьбе с аббатом, и их ненависть к Джордано возросла чрезвычайно. Испанец готов был даже на убийство, но иезуиты редко шли на прямое преступление, если грозило разоблачение.
Приор услал Ромеро в Испанию, и одноглазый монах снова надолго исчез из Сан-Доминико Маджоре.
В середине ноября Джордано посетил домик Саволино и узнал грустную новость. Джузеппе Цампи, оторванный от привычного дела, зачах, как растение, пересаженное в чужую почву, и тихо скончался. Бруно опечалился: он очень любил добродушного старика.
Глава восьмая
Иезуиты
Прибыв в Испанию, Ромеро отправился в Мадрид, к прокуратору ордена иезуитов. Сухощавый монах со строгим лицом и манерами воина принял Хиля в скромно обставленной келье, единственным украшением которой было огромное распятие из слоновой кости. Хиль вручил ему большой пакет, запечатанный пятью сургучными печатями, который он во время путешествия хранил как зеницу ока. Там были донесения дона Марио Порчелли и других итальянских агентов иезуитского ордена. Прокуратор долго просматривал бумаги, взглядывая по временам на Ромеро. Наконец он приказал:
– Рассказывай, сын мой!
Прокуратор внимательно выслушал доклад Ромеро обо всех важнейших событиях, которые произошли за последнее время в монастыре Сан-Доминико, и по временам делал заметки на листке бумаги.
Хиль кончил и замер в почтительной позе. Прокуратор задал ему много вопросов, целью которых было уточнить и расширить некоторые его сообщения и проверить донесения других агентов. Затем он сказал:
– В своем докладе ты ни словом не упомянул о студенте Джордано Бруно. Однако в этих бумагах много говорится о нем, и в них я нашел утверждение, что Бруно весьма одарен талантами. Это действительно так?
Хиль растерялся. Как ответить на такой прямой вопрос? Отрицать талантливость Бруно было опасно: ведь он не знал, что о Бруно написано в донесениях мессера Порчелли. Ромеро заговорил не торопясь, осторожно подбирая слова:
– Я не могу отрицать, монсеньер, что у Бруно большие способности и он мог бы стать выдающимся богословом. Но он никогда им не станет, потому что все свое внимание брат Джордано отдает суетному искусству астрономии, в чем ему нимало не препятствует его покровитель, мессер Паскуа.
Прокуратор внимательно взглянул на собеседника:
– Я полагаю, сын мой, что ты ненавидишь Бруно не из-за того, что он увлекается астрономией? Из донесения отца Порчелли я вижу, что для этого есть более веские причины.
Сухое темное лицо Ромеро побагровело, и он невольно поднес руку к выбитому глазу.
