— Вы хотите сказать, что они не носят ушанок и плечи у них не засыпаны снегом?
Сарказм даром не пропал.
— Извините, — сказал он. — Я вовсе не хотел показаться снисходительным. Сколько вы уже здесь?
— Две недели.
— А я два года, — сообщил Лондэн. — Но что два года, что две недели — без разницы. Направо, вон к тому домику впереди.
Я сбросила скорость и выкрутила баранку вправо, чтобы съехать на пыльную проселочную дорогу. У «динго» очень жесткие рессоры, и мы запрыгали по дороге мимо заброшенных сельских построек с отметинами давних боев. Повсюду валялись ржавые обломки и прочий военный хлам, напоминавшие, как давно тянется эта застойная война. Ходили слухи, что в глубине ничейной полосы попадаются артиллерийские снаряды еще девятнадцатого века. Остановились у КПП, Лондэн показал пропуск, и мы поехали дальше, а сверху на броню к нам подсел еще один солдат «на всякий случай». У него был запасной магазин, примотанный изолентой поверх первого, вставленного в автомат, явный признак человека, который ожидает неприятностей, а за голенищем торчал нож. Ему оставалось всего четырнадцать слов и двадцать одна минута до смерти в небольшой рощице, которая в лучшие времена могла бы послужить отличным местом для пикника. Пуля войдет у него под левой лопаткой, ударится о позвоночник, пробьет сердце и выйдет тремя дюймами ниже подмышки, упокоившись под конец в бензобаке «динго». Он умрет мгновенно, и спустя восемнадцать месяцев я буду рассказывать его родителям, как погиб их сын. Мать заплачет, а отец поблагодарит меня пересохшими губами. Но солдат этого не знал. Это были мои воспоминания, не его.
— Русский самолет! — прошептал обреченный солдат.
Лондэн приказал мне свернуть в рощу. Солдату осталось двенадцать слов. Его смерть станет первой увиденной мною на этой войне, но никак не последней. Гражданские избавлены от сего неприятного зрелища, но в армии это обычное дело, и привыкнуть к нему невозможно.
Я резко вывернула руль и как можно быстрее понеслась к роще. Мы остановились под прикрытием деревьев, следя из пятнистой тени за маленьким разведывательным самолетом. Тогда мы еще не знали, что к нашим позициям двигался передовой отряд русских коммандос. Наблюдательный пункт, куда мы направлялись, был уже полчаса как захвачен, а замеченный нами самолет поддерживал наступление с воздуха. Следом шли двадцать русских танков и пехота. Конечно, атака провалится, но лишь благодаря рации «динго». Я вывезу нас из-под огня, и Лондэн вызовет воздушную подмогу. Так и произошло. Так это происходило всегда. Нас свела вместе раскаленная степь и страх перед боем. Но мы сидели в тени берез, съежившись в чреве машины, и до нашего слуха доносилось лишь воркование куропатки да тихое гудение мотора «динго». Мы ничего не знали, нас заботил только разведсамолет, который кружил над рощицей, мешая нам добраться до наблюдательного пункта.
— Что творится? — прошептал Лондэн, прикрывая глаза рукой, чтобы лучше видеть.
— Похож на ЯК-двенадцать, — ответил солдат.
Ему осталось восемь слов. Я, как и они, смотрела вверх, но сейчас выглянула в передний люк. Сердце у меня упало: я увидела русского, который нырнул в какую-то ямку в сотне ярдов перед «динго».
— Русские! — ахнула я. — В ста ярдах прямо по курсу!
Лондэн перехватил меня за запястье, когда я потянулась захлопнуть смотровой люк.
— Рано! — прошептал он. — Заводи мотор.
Я сделала, как он велел, а Лондэн с солдатом развернулись посмотреть.
— Сколько их там? — прошипел Лондэн.
— Пятеро, может, шестеро, — ответил так же шепотом солдат. — Прямо на нас прут, гады.
— Я насчитал столько же, — ответил Лондэн. — Давайте, капрал!
Врубив мотор на полную мощь, я выжала сцепление, и «динго» рванул вперед. Почти сразу же воздух разорвали автоматные очереди. Мы испортили русским сюрприз. Застрекотало совсем рядом — наш солдат тоже открыл огонь. Его прерывал треск отдельных выстрелов Лондэнова пистолета. Я не закрыла окно бронированным щитком — мне требовался максимальный обзор. Броневичок поскакал по колеям и свернул прежде, чем набрать скорость. Пули с металлическим звоном отскакивали от брони. На спину мне навалилась какая-то тяжесть, и в поле моего зрения возникла окровавленная рука.
— Гони! — крикнул солдат. — И не останавливайся, пока не скажу!
Он еще раз дал очередь, выбросил пустой магазин, стукнул новый о свой шлем, перезарядил и снова выстрелил.
— Но ведь было не так! — пробормотала я.
Солдат уже выбрал отведенное ему время и слова! Внутри медленно закопошился ужас. Бензобак по- прежнему оставался цел… но разве его не разнесло, когда убили солдата? И тут я поняла все.
Рядовой выжил. Погиб офицер.
Я резко села в постели, тяжело дыша и обливаясь потом. Яркость воспоминаний с годами поблекла, но сейчас в них присутствовало что-то новое, неожиданное. Прокручивая картинку у себя в голове, я снова и снова смотрела, как падает окровавленная рука. Все казалось чудовищно реальным. Но было еще нечто такое, чего я никак не могла ухватить — вроде должна знать, а вспомнить не получается. Какая-то необъяснимая потеря, отсутствие чего-то неуловимого…
— Лондэн, — послышался голос во мраке. — Его звали Лондэн.
— Лондэн! — воскликнула я. — Да-да, его звали Лондэн!
— И он не погиб в Крыму. Погиб солдат.
— Нет-нет. Я только что вспомнила, как он погиб!
— Ты неверно вспомнила.
В своей синей ночной сорочке рядом сидела бабушка и крепко держала меня за руку, глядя мне в глаза поверх очков. Волосы у нее растрепались и торчали седыми кудельками. Ее слова подтолкнули мою память. Лондэн и правда выжил — он должен был выжить, иначе не смог бы вызвать авиационное подкрепление. Но даже и сейчас, проснувшись, я видела возле себя его мертвое тело. Ерунда какая-то.
— Он не погиб?
— Нет.
Со столика у кровати я взяла портрет Лондэна, который сама же и нарисовала.
— Я когда-нибудь еще видела его? — спросила я, вглядываясь в незнакомое лицо.
— О да, — ответила бабушка. — Много раз. Вообще-то ты за него замуж вышла.
— Замуж? — Память вернулась, и я разревелась. — Мы венчались в храме Божьей Матери Омаров в Суиндоне! Ты там была?
— Да, — сказала бабушка. — Ни за что на свете не пропустила бы такое событие.
Я все еще пребывала в растерянности.
— Что с ним случилось? Почему его нет со мной?
— Его устранили, — тихо ответила бабушка. — Лавуазье и «Голиаф».
— Я помню, — кивнула я. Туман в голове начал рассеиваться: словно отодвинули штору, и все случившееся хлынуло внутрь. — Джек Дэррмо. «Голиаф». Они устранили Лондэна, чтобы шантажировать меня. Но я проиграла. Мне не удалось его вернуть — и потому я здесь.
Я осеклась.
— Но как я могла о нем забыть? Я же только вчера о нем думала! Что со мной?
— Это все Аорнида, дорогая моя, — объяснила бабушка. — Она мнемоморф. Злодейка меняет воспоминания. Помнишь, сколько неприятностей она доставила тебе дома?
Теперь, когда она об этом упомянула, я и сама вспомнила. Бабушкины подсказки сломали тонкий ледок забвения, скрывавший присутствие Аорниды в моем разуме, и все касавшееся младшей сестры Аида вернулось ко мне, словно вынырнуло из подсознания. Аорнида поклялась отомстить мне за гибель брата. Аорнида умела манипулировать воспоминаниями по собственной прихоти. Аорнида чуть не устроила Армагеддон при помощи глазури с сентиментальным названием «Мечта». Но Аорнида была не отсюда. Она жила в…
— В настоящем мире, — громко прошептала я. — Но как она могла очутиться здесь, в Книгомирье?
