— Не знаю.
— Но раз искусственного…
— Возможно, я не совсем точно выразился. Вполне вероятно, что это лишь явление природы. Однако сам факт, что мы не можем выбраться за пределы Сферы, показателен. Да и субпривод…
Д'Марья отложил вилку.
— Вы уже который раз в разговоре напираете на этот, так сказать, момент, однако потом продолжения не следует.
— Видите ли, — Руммель, похоже, находился в легком затруднении, — истоки моего недоверия по отношению к подпространственному двигателю лежат в своего рода семейной, что ли, легенде…
— Ну так расскажите. Если это возможно, — добавил д'Марья.
Руммель внимательно посмотрел на него, тоже отложил вилку — очень аккуратно, — потом не совсем бонтонно поставил локти на стол и сцепил пальцы рук.
— Мой отец был одним из тех, кто в составе группы бойцов Фауэска захватывал прототип субпривода, — негромко произнес Руммель. — Он рассказывал странные и непонятные вещи. Начать с того, что на заводе… точнее, на том объекте, где находился привод, практически не было людей…
Он умолк. Д'Марья подождал, потом не выдержал:
— То есть? Это был завод-автомат?
Руммель как-то кривовато усмехнулся и убрал локти со стола.
— Автомат… можно и так назвать. Наверное. Представьте: в дебрях Амазонки, в Богом забытой глуши, где нет ничего, что могло бы напомнить о цивилизации — разве что шатающиеся по сельве шайки гаримпьерос, которые убивают ради коробка спичек, — посреди какого-то вонючего болота торчит бетонный островок. Совсем небольшой, метров пятьдесят в диаметре, идеально круглый, но не плоский: эдакая горбушка торчит над водою. Посреди, то есть ровно посередине, находится восьмиугольный люк. Ну, вокруг, разумеется, охрана, пулеметы, то да се… Ночью полувзвод диверсантов Фауэска, девятнадцать человек, десантируется на парашютах типа «крыло» на этот пятачок. Операция занимает пару минут: охрану расстреливают, теряют одного своего, без лишних взрывов открывают люк и спускаются вниз. В это время на бетон уже садятся вертолеты — старый транспортный «Шайен» и два боевых «Араукана». Темень, как и положено. Диверсанты лезут вниз, стволы наготове. Но стрелять не в кого: спустившись, по их прикидкам, этажей на восемь, они распахивают дверь и попадают в огромный белый ярко освещенный зал, или ангар, или еще черт знает что метров пятьдесят высотой и двести во все стороны. Кругом пусто, то есть людей нет, а есть несколько штабелей деревянных ящиков и ряды обычных стеллажей, как в старых библиотеках, и высотой они метра по три, так что остальное пространство до белого потолка непонятно зачем нужно. Диверсанты знают, как выглядит привод. Они даже знают, как выглядят детали привода: их, как известно, не так много…
— Насколько я знаю, девятнадцать… то есть восемнадцать человек вполне могли бы унести разобранный двигатель, — заметил д'Марья. — Но при чем тут какие-то стеллажи?
— Слушайте. Диверсанты бросаются к стеллажам, пытаясь разобраться, где что лежит, и они видят то, что им требуется. Какая разница, в ячейках на стеллажах или еще где? Все вроде в порядке, но возникает заминка. Не получается ничего взять.
— То есть?
— То и есть. Детальки словно приросли. Один стеллаж — с детальками одного вида, второй — с частями другого и так далее, но оторвать их невозможно. Они не привинчены, не припаяны, они просто сами — часть стеллажей.
— Что-то я ничего такого не слышал, — задумчиво произнес д'Марья.
— Конечно, — кивнул Руммель. — Так вот, диверсанты в затруднении: что делать дальше? Они пытаются выйти на связь с вертолетами — конечно же, ничего не получается. В принципе пока ничего страшного, тем более что где-то должен быть и склад готовой, так сказать, продукции. Отец говорил, что ему сразу пришло в голову, что детальки просто растут на стеллажах, а раз их нельзя оттуда снять — значит они просто еще не созрели.
— Ну конечно, — сказал д'Марья. — Они к тому же были теплые и мохнатые, эти детальки.
— Вовсе нет, — пожал плечами Руммель. — С какой стати? Металл и полимеры, как и положено… Так вот, четверо, в том числе командир полувзвода, остались возле стеллажей, а семь двоек рассредоточились по ангару и стали искать склад, благо дверей — здоровенных, металлических — там было много, через каждые двадцать шагов.
— Двери, — задумчиво протянул д'Марья и взял стакан с соком. — Что же… пусть.
Руммель посмотрел на него недоуменно.
— Простите?..
— Нет, это я так, — спохватился д'Марья. — Продолжайте, пожалуйста. Я внимательно слушаю.
— Так вот… да, отец с напарником открыли четыре двери, он почему-то всегда говорил об этом с особым нажимом — именно четыре. Двери открывались на себя. За первой оказался проем, просто заложенный кирпичами, обычными красными кирпичами. Кладка была неаккуратной, раствор искрошился. Вторая дверь вела в обычный туалет — две кабинки, обе пустые, умывальник — все. Когда открывали третью — один, в данном случае мой отец, открывает, второй бросается вперед, первый в это время прикрывает — напарник споткнулся, упал и потерял сознание.
Д'Марья невольно улыбнулся.
— Ничего не сломал? — пряча улыбку, спросил он.
— Нет, ничего, — спокойно ответил Руммель. — За дверью оказалась небольшое помещение, совершенно пустое, выкрашенное почему-то в темно-синий цвет. Отец поднял напарника, тот сразу пришел в себя: с ним было все в порядке, он и сам не понял, что произошло, но, как это у вас говорят, рассусоливать было некогда, и они пошли к четвертой двери, которую открыл напарник.
Руммель умолк, отхлебнул соку, прокашлялся. Д'Марья невольно покосился на соседний столик: молодежь допивала и доедала, продолжая диспут. Вилку у Колядкина давно отобрали, и теперь он размахивал перед носом Бейшиналиева ватрушкой. Двигателист с интересом за ней следил.
— Напарник открыл дверь, и отец пошел вперед, — снова заговорил Руммель. — Он рассказывал, что делал шаг сознательно, помещение было пустым, как и предыдущее, только вот выкрашено в красный цвет. Отец остановился и хотел уже обернуться, как вдруг стены комнаты поплыли: красная краска оказалась кровью, это чувствовалось по запаху, по самой нетягучей консистенции жидкости, это был не сок, не подкрашенная вода, не что-либо еще, но только кровь…
Д'Марья перестал улыбаться и несколько недоуменно посмотрел на Руммеля: тот вдруг заговорил быстро-быстро, странно полузакрыв глаза, лицо его подернулось сероватыми пятнами, а волосы — д'Марья был готов поклясться в этом — еле заметно зашевелились.
— …Кровь поднималась выше, но в ней нельзя было утонуть, потому что в собственной крови тонуть ни у кого не получится, если не выпустить из жил и весь воздух — вместе с огнем и землею; но что тогда останется от человека? Ничто, ничто и только ничто, что есть его подлинная сущность: но мостки через реку своей крови уже давно переброшены, и он брел по ним, спотыкаясь на каждом шагу, потому что колени его были перебиты, и идти становилось все труднее и труднее: копошиться в первозданной грязи с подобающим умением дано не каждому. Он потерял себя, но твердо знал — и это знание оставалось единственной твердью бытия, — что добраться до другого берега необходимо, и даже просто иначе не может быть…
Руммель умолк. Д'Марья с некоторым даже испугом посмотрел на немца: но ничего, тот, похоже, приходил в себя. Тогда д'Марья украдкой огляделся. В столовой было почти пусто, а к их столику широко и гордо шагал Гордый.
Д'Марья мысленно поморщился: он знал, что каламбурить не умеет. Это отвлекло его внимание на пару секунд, за это время немец успел полностью прийти в норму.
— Кхм, — произнес д'Марья. — И что же это значило?
— А кто его знает, — уже спокойно произнес Руммель. — Отец пришел в себя за пределами комнаты. Напарник сказал, что отец вошел в помещение, постоял немного и вышел обратно, белый, как бумага. Напарнику пришлось хорошенько тряхнуть отца, потому что он смотрел в одну точку и на вопросы не отвечал.
— А дальше? — спросил д'Марья, наблюдая, как Гордый расставляет свои тарелки с обедом.
