– Да какие просьбы-то?
– Жалованье по месяцам не задерживать… Провиянт доставлять вовремя… Чтоб наши ребятишки голодом не сидели… – перечислял народ свои нужды.
Горовой продолжал:
– Старост нам чтоб по указке управителей не ставили. Чтоб работников из крестьянских семей до последнего не забирали…
На каждое его требование толпа отвечала крепкой поддержкой, криками: «Верно, правильно!»
Фан-Вейле снова махнул рукой, требуя тишины.
– Вы сначала выйдите на работы, а я ручаюсь, что ваша просьба будет рассмотрена и законные требования удовлетворены.
– Нет, барин, не выйдет по-твоему, – отрезал Горовой. – Долго мы работали, долго ждали. Теперь вот тебе крепкое слово: покуда в наших жалобах не разберутся, не начнем работать. Верно, братцы?
– Верно! Истинные слова!
– Даете в том крепкую клятву?
– Даем! Клянемся! Нерушимую клятву приносим!
– Слышь, барин, так и передай в Питер.
Вдруг началось смятение. Пользуясь переговорами Фан-Вейле с мужиком, которого он справедливо считал главным зачинщиком, Бесфамильный, с десятком мушкатеров попытался проникнуть в толпу, чтобы схватить Горового. Но перед солдатами выросла плотная стена гневных, угрожающих лиц. Неизвестно откуда появились топоры, дубины.
– Нет, уж это ты, ваше благородие, оставь!
– Ступай, откуда пришел, не то ребра пересчитаем!
– Ишь какой прыткий!
– То-то вы нас сюда заманивали!
Бесфамильный отступил.
Алексей с высоты спокойно наблюдал за этой сценой.
– Слышь, барин! – крикнул он Фан-Вейле. – Ты мужиков до крайности не доводи. Ваша сила супротив нашей не устоит…
И он исчез в толпе.
Через час пусто и спокойно стало в Вохтозере. Казалось, все происходившее было сном. Только многочисленные следы лыж, тянувшиеся в лесу по всем направлениям, показывали, куда скрылись мятежники.
…Поздним вечером в окно избы, где квартировал Дмитрий, постучали. Хозяин вышел за дверь, с кем-то пошушукался и вернулся, посмеиваясь.
– Тебя, барин, спрашивают.
– Кто?
– Захочешь принять – узнаешь.
– Зови, – согласился удивленный Дмитрий.
Его удивление прошло, когда в избу вошел Алексей. Он шагнул вперед с распростертыми объятиями.
– Митя! Митьша, друг!..
– Здравствуй, Алеша!
Троюродные братья бросились друг другу в объятия и так крепко обнялись, что затрещали кости. Хозяин избы с уважением поглядел на них и, сказав: «Ну и здоровы же вы, ребята, чисто медведи!» – полез на печку, где давно храпел Яким.
Алексей и Дмитрий радостно хохотали, хлопали друг друга по спине и плечам так, что гул раздавался по избе. А потом уселись друг против друга, и при свете дымной лучины между ними завязался задушевный разговор.
Ракитин сказал:
– Передал мне трактирщик Яков твое письмецо. Значит, ты до самой царицы с прошением дошел под личиной истопника?
– Дошел, – коротко ответил Алексей.
Дмитрий вдруг захохотал по-детски весело и заливисто.
– Воображаю… ха-ха-ха… как они тебя искали… ха-ха-ха… как злились, что ты у них между рук, словно угорь, проскользнул… – Дмитрий вдруг посерьезнел: – Одного тебе, Алеша, не могу простить. Почему ты к нам в дом не пришел? Мы бы тебя так спрятали – ни одному сыщику не найти!
Алексей покачал большой лохматой головой.
– Нет, Митя, не мог я такое сделать! Разве я мог дядю Егора под беду подвести? Не мог, не должен был я этого делать, Митенька! – отчаянно вскрикнул Горовой. – Я кто? Я опасный бунтовщик, за мою голову назначена награда, и я приду к родному дяде, чтобы судейские измывались над ним, в тюрьму упрятали за сообщество с мятежником?! Нет, Митя, я бы на плахе погиб, да никому бы не открылся, что Горовой – это Марков!
– Знаешь что, Алеша, – вдруг загорелся Дмитрий, – а ведь я тебя выручу из беды! Поедешь со мной в Питер вместо кучера. Яким – парень тертый, он доберется и так, а на кучера у меня в подорожной отметка есть. Тебе только в Питер попасть, а там станешь Алексеем Марковым, и пусть ищут опасного возмутителя Горового! Я тебя грамоте обучу, службу подыщешь, семьей обзаведешься…
Дмитрий так и сиял, довольный своим планом, таким простым и в то же время неуязвимым. Против его ожидания лицо Алексея оставалось сумрачным.
– Грамота… семья… питерское раздолье… – с непонятной усмешкой повторил он. – А ты слышал нашу клятву? – с силой выкрикнул Горовой. – Забыл, как весь народ крепкое слово дал стоять всем за одного и одному за всех? А я… – тихо промолвил, он, – я сбегу из родных краев и под видом кучера к тебе в Питер спасаться… А ты, прионежский работный люд, расхлебывай кашу, что заварил опасный возмутитель Алексей Горовой! Так, что ли, Митя?!
Ракитину стало стыдно.
Не первый месяц знал он Алексея и до сих пор не понял всего благородства души этого человека. Как можно было предлагать ему трусливое бегство, подкупать грамотой, семьей…
– Прости! – воскликнул Дмитрий и горячо обнял Алешу. – Ты прав, тысячу раз прав! Вижу я, чувствую, тебе надо быть здесь, а потом что бог даст…
Дмитрий рассказал брату о своей мечте заняться научной работой под руководством Ломоносова. Горовой не очень понял разницу между теперешней Митиной службой и будущими занятиями в университете. Но, видя, с каким восторгом Дмитрий говорит об ожидаемой перемене, Алеша от души пожелал ему успеха.
Заспанный Никифор, хозяин избы, слез с печи.
– Слышь-ка ты, Алеха, – сипло прогудел он, – пора уходить. А то как бы тебя вороги не застукали.
Братья горячо расцеловались. Дмитрий на всякий случай сунул Алеше один из отцовских пистолетов, и Горовой неслышно выскользнул за дверь. Несколько минут Ракитин и Никифор чутко прислушивались к предрассветной тишине, боясь услышать крики и выстрелы. Но все было спокойно в Вохтозере.
– Обошлось… – прошептал Никифор.
Дмитрий не остался на заводе, где не велась работа. В этот же день он выехал в Петербург. Дома его ждала радостная весть. Академическая конференция утвердила кандидатуру окончившего Петербургский университет Дмитрия Ракитина на должность адъюнкта кафедры физики.
Большую роль сыграло то обстоятельство, что Ломоносов в своей рекомендации очень умело упомянул, что Ракитин после окончания университета учился своим коштом за границей, где слушал лекции Христиана Вольфа, Пьера Мопертюи и других корифеев западной науки.
Дмитрий имел благоразумие запастись аттестатами от этих ученых, которые удостоверяли прилежание и способности русского студента. Аттестаты произвели самое благоприятное впечатление, и против Дмитрия Ракитина не было подано ни одного голоса, что за время существования Российской Академии наук случилось едва ли не в первый раз.
Но оставалось еще самое трудное: получить на постановление конференции утвердительную подпись
