из желания досадить жене он надавал дочерям многосложные и неудобопроизносимые имена: поповны звались Еликонида, Перепетуя, Феликитата, Голиндуха… Только младшую дочь попадья сумела окрестить тайком от мужа и назвала Зоей; одна только Зоя и была любимицей матери.
Когда огромная, грузная матушка Стефанида отправлялась с низенькими и щуплыми дочками в церковь, она напоминала наседку с цыплятами.
Встретив гостью, попадья прикрикнула для страху на дочерей, сидевших над рукодельями, и повела Антонину Григорьевну в соседнюю комнату. Склонив голову набок, попадья внимательно выслушала жалобы майорши.
– Знаешь, мать моя, – решила попадья Стефанида, – майор у тебя того… – И она покрутила пальцами у лба.
Антонина Григорьевна обиделась.
– Если твой поп от Библии с ума спятил, так ты и везде полоумных видишь!..
Расстались врагами. Впрочем, ссоры их были недолги. Через день-два комендантша и попадья встретились как ни в чем не бывало.
Глава третья
Арест Ракитина
Летом 1755 года на пограничном с Польшей Злынском форпосте задержали подозрительного человека, назвавшегося Иваном Васильевым. Васильева доставили в Киев, допросили «с пристрастием», и там, не выдержав пыток, он признался, что подлинное его имя Иван Зубарев. Авантюрист перешел границу с намерением приступить к осуществлению своего дерзкого замысла – вернуть на престол свергнутого Ивана Антоновича.
По признанию Зубарева, в бытность свою в Пруссии он виделся с бывшим адъютантом Миниха[51] полковником Манштейном. Фельдмаршала Миниха отправили в ссылку, но Манштейн сумел избежать этой участи и переметнулся на службу к прусскому королю.
Манштейн, по словам Зубарева, дал ему важнейшее политическое поручение – проникнуть в Холмогоры и тайно вывезти оттуда за границу низверженного императора Ивана Антоновича. Пруссаки будто бы обещали прислать для этой цели корабль.
Если бы это смелое предприятие удалось, в России начались бы волнения и смуты, Елизавета даже могла бы лишиться престола. Все это было на руку прусскому королю Фридриху: он готовился вот-вот развязать войну с Россией.
Зубарев заявил, что ему дали тысячу червонцев на дорожные расходы и на подкуп людей в Холмогорах. Впрочем, при задержании денег у Зубарева не оказалось. Он объяснил, что его обобрали приятели- контрабандисты, с которыми он тайно перешел границу.
Были ли у него эти деньги? Было ли вообще поручение прусского короля? История не дает точного ответа на этот вопрос. А предшествующие действия Зубарева заставляют подозревать, что это был человек с расстроенным воображением, безудержный фантазер.
В самом деле, его наивная попытка продать правительству несуществующий серебряный рудник, его вымысел о секретной встрече с Петром Федоровичем говорят о нем как о человеке, поддающемся первому порыву и не осознающем, к каким последствиям приведут его поступки.
Во всяком случае, власти придали делу Зубарева чрезвычайную важность. Они знали, как болезненно боится императрица заговоров, а тут представился прекрасный случай выказать свое усердие.
В середине зимы государственного преступника Зубарева препроводили в Петербург. Здесь его содержали в чрезвычайной строгости, допросы шли каждый день. Зубарев сознался, что в бытность за границей не один раз посещал Ветку[52] и там убеждал населяющих ее старообрядцев крепко стоять за Ивана Антоновича. Если Иван сядет на престол, говорил Зубарев, то возвратит старообрядцам полную свободу веры.
– А когда меня игумены раскольничьих монастырей спрашивали: «Как-де вы посадите Ивана Антоновича на царство?» – показывал обвиняемый, – то я им на таковое отвечал: «А так вот и посадим, как государыня села…»
– Ого! – переглядывались чиновники. – Это мы крупную птицу изловили.
Скрипели перья, писцы склонялись над листами бумаги, записывая слово в слово «расспросные речи» подсудимого. А полицейские ярыжки колесили по стране, забирая людей, которых оговаривал Зубарев.
«Дело» росло, ширилось.
17 января 1756 года Зубареву учинили допрос в Тайной канцелярии в присутствии самого ее грозного начальника генерал-аншефа Александра Иваныча Шувалова. Зубарев под пыткой подтверждал свои показания, называя все новые и новые фамилии, удержавшиеся в его цепкой памяти…
– Спрячься здесь, Пустозвон! Огурцов – за угол. А мы с Жуком отрежем ему обратный путь.
Ахлестов, фискал Тайной канцелярии, оглядел позицию, выбранную для засады. Сыщики расположились на углу 5-й линии Васильевского острова, около недостроенного дома.
У низкорослого Ерофея Кузьмича Ахлестова одна нога была на вершок короче другой. На худощавом горбоносом лице его блестели маленькие бегающие глазки. Когда сыщик шел в широком темном плаще, припрыгивая на короткой ноге и размахивая руками, он походил на летучую мышь.
Ахлестов был сыщик по призванию. Еще в духовной семинарии маленький Ерошка слыл первым ябедником. Много он вынес трепок за наушничество, пока его за неуспеваемость не выгнали из бурсы. Он пошел служить в Тайную канцелярию и уже лет десять пользовался репутацией самого усердного сыщика.
Подчиненные его были фигурами значительно менее яркими, но характерными в своем роде.
Жук, в прошлом громила и налетчик, был неладно скроен, да крепко сшит. Из иссиня-черной заросли волос, покрывавшей его лицо, высовывался только сизый нос картошкой.
Купецкого сына Тихона Огурцова ременными вожжами выгнал из дома отец, когда парень, связавшись с воровской шайкой, начал таскать из родительской лавки товары и деньги. Пропившийся дотла, полуголый, в трескучий мороз приполз он в Тайную и был принят в сыщики.
Четвертым в компании был Пустозвон, прозванный так за неугомонную брехню. Он был высок и тощ, с морщинистым желтым лицом, и на плечах его, как на вешалке, болтался какой-то нелепый балахон.
Сыщики затаились за углом. На пустынной улице редко появлялся запоздалый прохожий. Ожидание тянулось долго.
– Идет… идет… – послышался шепот Ахлестова.
Вдали показался Ракитин. Он задержался на работе в академии допоздна; это случалось с ним почти каждый день. Вот уже больше месяца Дмитрий исполнял должность адъюнкта физической кафедры и считал себя счастливейшим человеком в мире.
Только теперь, работая рука об руку с Михайлом Васильичем, понял Дмитрий, как велик был всеобъемлющий гений Ломоносова. На самые простые, казалось бы, давно изученные явления природы Ломоносов умел взглянуть с новой, порой совершенно неожиданной стороны, найти в них такое, мимо чего наука, не задумываясь, проходила сотни лет.
И он не старался подавлять сотрудников своим авторитетом. Ломоносов ставил задания так, что представлялось: мысль давно бродила у них в голове и вот-вот должна была прорезаться, а Михайла Васильич только подтолкнул прозрение невзначай брошенным словом. За ошибки профессор не бранил, он тактично подсказывал пути их исправления.
А какая скромность! Ракитин только от проговорившейся Лизаветы Андреевны узнал, что значительную часть расходов по постройке и оборудованию химической лаборатории Ломоносов взял на себя. Это случилось еще в 1746 году. Деньги на содержание академии всегда отпускались в обрез и с большим запозданием. Из-за этого затормозилось строительство и оборудование лабораторного корпуса. А Михайле Васильичу в том году повезло: за оду к годовщине восшествия на престол Елизаветы Петровны ему вышла крупная награда – 2000 рублей.
Сидя в тесном кругу друзей за праздничным столом, Михайла Васильич от души смеялся:
– Жалованье по целым месяцам не получаем, за каждым рублем для академии наклоняешься, а тут за стишок две тысячи, ха-ха-ха! Ну, теперь у меня дела с лабораторией пойдут!
И, несмотря на воркотню жены, у которой очень многого не хватало в хозяйстве, Ломоносов
