Жильберт, прибыл с инспекционной проверкой. Где начальник лагеря? Где охрана? Где, черт побери, сам лагерь? Что за бардак?
Госпожа Анна, помню, побледнела сильно. Но ответила спокойно: про катастрофу, про погибших, про Устав ВКС. Этот затрясся весь, рукоятку на своей винтовке начал дергать. Сейчас-то мы знаем, что он ее в боевое состояние приводил, а тогда никто не понял ничего. Следом за ним и солдаты зашевелились. Тут он и говорит – майор, немедленно загоните заключенных по баракам и извольте предоставить всю документацию по лагерю.
Я смотрю, а ребята наши уже кулаки сжимают, многие готовы морду набить генералу. Да и народ притих, вслушивается. Госпожа Анна говорит – нет никакой документации. И вообще, видимо, произошла ошибка. А потом опять – про катастрофу, про погибших. И про то, что сюда, на Медею, летели одни добровольцы.
Тут говнюк хохотать начал. Ржал, точно першерон, пиммель недоделанный. Отсмеялся и говорит: вы что, майор, ослепли? Какие добровольцы? Сюда собрали все отребье, всех врагов Федерации, человеческий мусор. А что до катастрофы – произошла накладка. Феномен отсутствия на поверхности Медеи электрической энергии нам, мол, был неизвестен, модули должны были приземлиться штатно. Видимо, вам не повезло. Вообще же в настоящий момент на высоте тринадцати километров над планетой электрические приборы уже работают. И снова – мол, не повезло вам, но это ничего не меняет.
Я гляжу – госпожа Анна губу закусила. Стоит, молчит. А генерал распалился. Жаль, говорит, что профессиональные кадры погибли. Ну да ничего. У меня, говорит, есть полномочия. Будем исправлять ошибку.
Тут Чернышов и спрашивает у него: а что, экипаж посадочных модулей по изначальному плану тоже должен был в лагерниках оказаться? Говнюк ему отвечает: нет, мол, вас планировалось забрать позже, вот сейчас. Но теперь об этом не может быть и речи. Властью данных мне полномочий, говорит, я перевожу вас из ВКС в служащие Министерства внутренних дел. И вообще, говорит, соблюдайте, лейтенант, субординацию.
Ну, до людей дошло в этот момент, о чем речь. Мне, признаться, сильно не по себе стало. Что ж такое, думаю, мы тут сто раз погибнуть могли, боролись, строили, с червями этими бились, а теперь нас в бараки? Ну, и остальные, надо полагать, такие же мысли имели.
А генерал уже своим командует: толпу разогнать, остаются только вэкаэсники. Остальных – вон, за реку! По сопротивляющимся открывать огонь на поражение. И сразу десяток солдат к нам, к тем, кто в Сокол входил, подскочили и давай прикладами орудовать, оттесняя нас от экипажников «Руси». И мисткерль какой-то в воздух пальнул. Стреляет это пулевое оружие громко, что и говорить.
Вой поднялся страшный. Мы упираемся, вот-вот до драки дойдет. Госпожа Анна пытается что-то втолковать генералу. Чернышов, Гриша Панкратов, другие вэкаэсники к нам подошли, встали рядом. Говнюк это увидел да как заорет: это что, бунт? Тогда всех за реку, всех! Я, орет, наведу здесь порядок!
А Лускус тем временем вперед протиснулся и давай молча у одного из солдат винтовку из рук выворачивать. Солдат в крик. Ну, и полоснули они по нам из всех стволов. Добровцы за звенчи схватились и на солдат кинулись. Да разве клинок против пули совладает?
Люди рядами валились. Солдаты палили без разбору, во всех – женщин, детей, стариков. Кровь везде, винтовки грохочут, пыль, шум. Веришь, Клим, вспоминать страшно!
Нас только одно спасло – дистанция. Будь мы не накоротке – одолел бы нас говнюк этот, генерал Жильберт. А так… В общем, две с лишним тысячи наших полегло. А уж раненых – не счесть. Мне самому ногу пробило. Госпожа Анна пулю в плечо получила, Лускуса ранило дважды.
Ну, солдат забили, кончено. Засекли звенчами, ногами затоптали. Один генерал в живых и остался. Прохор Лапин постарался, булыжником оглушил в самом начале. Его ребята и в бот прорвались, охрану из арбалетов перебили. Знаешь, они такие здоровенные арбалеты делают, называют их самострелами. Болт длинный, как стрела у лука, и бьет очень сильно.
Как все закончилось, собрали экстренное заседание Сокола. Пятерых не досчитались. Старого Константоса Киприади. Мушаффита, помнишь, бедуин, седой весь? Монгола, его Чоном звали. Георгия Иванкова, бывшего священника. И Петра Яновича…
Я не сумел сдержаться – выругался. Жалко было всех, но с Желтовским мы дружили, старик чем-то напоминал моего деда.
– Что ж вы сделали с генералом? – хмуро поинтересовался я.
– Отправили обратно. Натурально – содрали с него броню, мундир, связали, положили в бот, туда же поместили послание, адресованное командованию ВКС и руководству Федерации. Ровно через сутки с орбиты снова продавили колодец и подняли бот. Он ушел в небеса, а у нас тут началось самое страшное… Давай еще выпьем, Клим. Тяжело вспоминать про такое.
Я кивнул. До меня только сейчас стала доходить вся чудовищность того, о чем поведал мне Шерхель. Влив в себя обжигающий шнапс, я шумно выдохнул и спросил:
– Выходит, если бы мы на «Кондоре» сумели подняться на тринадцать тысяч, у нас могли заработать и персоналки, и импульсаторы, и связь, и…
– И все остальное, – кивнул Шерхель.
– Так какого же рожна! – заорал я. – Какого, я спрашиваю, рожна вы тут в клуб любителей старины играете? Паровозы, алебарды, кольчуги всякие… Почему не строите воздушный флот? Аэрократия – и все дела!
Немец жалко скривился, тряхнул лысеющей головой.
– Не торопись, Клим. Ты не знаешь, что было потом, после того, как мы отправили послание и генерала.
Я шарахнул кулаком по столу:
– Да плевать мне на то, что было потом! Я вижу то, что есть сейчас!
Каюсь, во мне бурлил выпитый шнапс. На Шерхеля давить – себе дороже, а я, похоже, перегнул палку. Зигфрид нахмурился, сжал стакан своими красными лапами.
– Если ты напился – иди спать. Если хочешь слушать – закрой рот. Пропадал невесть сколько времени неизвестно где, а теперь будешь учить нас, что и как делать? Думаешь, один такой умный? Думаешь, все другие – дураки?
Некоторое время мы молчали, исподлобья глядя друг на друга. Наконец, чтобы как-то разрядить ситуацию, я спросил:
– А почему вместо школы и больницы вы построили крепости?
– Это и есть школа, больница, детский сад… – немедленно отозвался Шерхель, помолчал и добавил: – Они детей воровали. Понимаешь, Клим? Детей… Э-э-э, да что тебе объяснять…
– Ну все, все, извини! – Я примиряюще поднял руки. – Погорячился. Мне тоже сейчас несладко. Я несколько лет жизни потерял не за хрен собачий.
Зигфрид кивнул, закаменевшее лицо его смягчилось.
– На чем я остановился?
– На том, что было после того, как с орбиты подняли бот. Но погоди, у меня вопрос: а что было в послании?
Шерхель усмехнулся:
– Все просто. Мы написали, что военная администрация колонии на планете Медея выражает озабоченность по поводу инцидента, произошедшего по вине генерала Жильберта. Ну, и само собой, что колония является неотъемлемой частью Федерации, признает ее конституцию, законодательные акты и в ближайшее время надеется перейти от военной формы управления к созданию гражданских институтов власти.
– А зачем вы связали генерала?
Немец снова усмехнулся.
– Чтобы те, кто его принимал там, наверху, могли получить наше послание. У нас не было уверенности, что этот вонючий хорек не попытался бы скрыть или уничтожить наше обращение. Тут вообще некоторые посчитали, что генерал слишком много на себя взял и что по головке его не погладят.
– Понятно… – Я кинул в рот пластинку вяленой прыгунятины, пожевал. – Значит, лагерь. Одним выстрелом двух зайцев… Это кто ж у нас в правительстве такой хитроумный?
