воротам, туда, где возились с огнепроводными трубками саперы.
По пути мне пришло в голову, что сегодня же нужно будет начать на этом холме рытье траншей и сооружение засек против конницы. На всякий случай я завязал узелок на нагрудном шнурке и махнул угрюмо молчавшим людям, столпившимся у подножия холма:
– Расходитесь. Нужно работать.
25 декабря 2207 года
Сегодня – католическое Рождество, а там не за горами и Новый год. Ко мне приходили сирийцы- ватиканцы, просили устроить выходной в честь праздника. Скрепя сердце, отказал. Когда все работают, никто не имеет права отдыхать, пусть даже в этот день и родился их бог.
Гонца Тэколу я еще утром отправил в Горную республику с очередным донесением. Оно было коротким: «Будем держаться до подхода основных сил. В случае неудачи уничтожим завод и другие важные объекты. Елисеев».
Неожиданно мы столкнулись с серьезной проблемой – у нас не хватало взрывчатки. Фугасные мины у лимеса были уже почти все заложены, когда примчавшийся от Шерхеля вестовой, все тот же конопатый Рихард, сообщил мне, что на складе больше нет «ни кусочка», как он выразился, взрывчатки.
Чтобы возобновить ее производство, нам бы пришлось запускать химический цех, в котором уже давно демонтировали все оборудование. Посовещавшись с Зигфридом, мы решили снять часть зарядов, заложенных под заводские здания.
– Ну не обрушится до конца этот чертов ангар, и что с того! – Шерхель из-за поломки «Малыша Вилли» по-прежнему был не в духе. Под ангаром он имел в виду сборочный цех.
– Может, и вообще не придется ничего взрывать, – пробормотал я.
– Надежды юношей питают, герр командующий! – язвительно ответил Зигфрид и, широко шагая, двинулся к громадине танка, вокруг которого копошились арбайтеры.
Сегодня к вечеру установили в капонирах катапульты. Две из них разместились у Северной башни и уже начали пристрелку по площадке у ворот, еще две у Дома Совета готовились к пробным стрельбам. Пятую катапульту мы поставили ближе к Южной башне и прикрыли вязанками хвороста и ветвями каменной сосны. Эта катапульта должна была, если свободники смогут захватить стену, бить прямо «в зубцы», как выразился Шерхель, с тем чтобы неприятель не смог обстреливать наши позиции сверху.
Вечером небо впервые затянула тонкая пленка слоистых облаков. На севере горизонт закрывали темные облачные поля. Эос садилась в них, как в кисель, и огромный, неправдоподобно алый закат на полнеба пылал над нами угрожающе и зловеще.
26 декабря 2207 года
Ночью свободники неожиданно начали обстрел Перевала. Таких ракет мы еще не видели. Длинные сигары с пронзительным воем проносились по ночному небу, оставляя за собой хвост пламени, и взрывались с куда большей силой, нежели те реактивные снаряды, которые враг использовал раньше.
Десятка два ракет попали в Северную башню, но поскольку все ее галереи, кроме верхнего яруса, были заложены медными блоками, урон оказался минимальным.
С особенным старанием свободники обстреляли Южный капонир, но поскольку мы накануне демонтировали паровые пушки, установленные там, ракеты рвались на валах капонира впустую. Три ракеты, запущенные по Южной башне, также «сработали» вхолостую.
Но ближе к рассвету противник нанес массированный удар по навесной траектории, и тут нам пришлось туго. Ракеты с воем взмывали в светлеющее небо и, выработав горючее, отвесно падали по эту сторону лимеса. Нам впервые пришлось объявить общую тревогу и отправить в убежища и ночную смену рабочих с завода, и бойцов, отдыхавших в казармах.
Когда шла эвакуация госпиталя, одна ракета упала на здание, пробила крышу и взорвалась внутри. Погибло двадцать шесть человек, и в том числе практически весь медперсонал. Хорошо еще, что мы вывезли всех тяжелораненых в Горную республику, но все равно нам был нанесен удар, враз поставивший колонию на грань катастрофы. Армия, пусть даже и такая маленькая, как наша, без врачей стоит немного, это понимали все.
Утром мы подсчитывали потери и урон, нанесенный свободниками. Всего в ходе обстрела погибло пятьдесят два человека, на заводе были разрушены две медеплавильные печи, серьезно пострадал оружейный цех и только по счастливой случайности не сдетонировали заряды, заложенные под литейни.
Кроме того, ракеты повредили две из пяти наших катапульт и полностью уничтожили паровую машину, обслуживающую орудия у Северной башни.
Весь день прошел как один час. Я метался с завода в госпиталь, из госпиталя к капонирам, оттуда – в траншеи, успокаивал людей, орал на нерасторопных, грозил нерадивым, подбадривал испугавшихся и к вечеру вымотался так, что еле волочил ноги. Кроме того, я практически сорвал голос.
Но едва Эос, подарив нам на прощание еще один прекрасный и одновременно ужасающий закат, канула за мглистый горизонт, как в небе вновь завыли ракеты. На этот раз свободники не тратили свои реактивные снаряды на башни, сразу начав обстреливать завод и постройки возле лимеса.
– У меня такое чувство, что они хорошо знают, куда стрелять, – поделился со мной Шерхель. Мы в числе других оборонцев, застигнутых обстрелом, сидели в «ракетоубежище», узкой канаве, вырытой накануне днем возле Дома Совета. Поверх канавы были уложены в два ряда медные болванки, которые, по идее, должны были выдержать прямое попадание ракеты, но когда звук очередного реактивного снаряда, выпущенного неприятелем, замирал в вышине над нашими головами, становилось жутко от мысли, что сейчас не меньше сотни килограммов взрывчатки мчится к земле, и возможно, что упадут они прямо на тебя.
Всего было сооружено тридцать два убежища, подобных нашему: у лимеса, на территории завода, на позициях, где стояли паровые пушки и катапульты. Не занятых на дежурстве солдат и свободных от смены арбайтеров мы переселили в глубь плоскогорья, куда ракеты не долетали. В общем и целом все предпринятые нами меры должны были свести потери к минимуму.
Обстрел длился почти всю ночь. Иногда свободники били залпами, и тогда ракеты падали на нас непрерывно, но бывали моменты, когда мы не слышали мерзкого воя минут по сорок. В это время над плоскогорьем стояла удивительная тишина, нарушаемая лишь изредка окриками часовых:
– Стоять! Кто идет? Пароль!
Это перебегали из убежища в убежище те, кто пытался найти родных и друзей, вернуться в свое подразделение или попросту выгнанные во тьму обыденными человеческими надобностями, которые не могла отменить никакая война.
27 декабря 2207 года
Сегодня выяснилось, что, несмотря на все меры защиты, мы потеряли два десятка человек только убитыми. Кто-то не успел добраться до спасительного убежища или ближайшей траншеи, кого-то осколок нашел на боевом посту. Одна из ракет попала в хижины, которые во множестве сооружали занятые на земляных работах у лимеса – для отдыха. Когда утром разобрали завалы и разгребли землю, то обнаружили пять трупов. Самое страшное, что три тела оказались детскими. Выяснилось, что те из оборонцев, кто не хотел расставаться со своими детьми, попросту прятали их от меня, надеясь неизвестно на что.
Я понимал родительские чувства колонистов, но мне все же пришлось отдать приказ сурово карать за укрывательство детей от эвакуации. Не уверен, что именно боязнь наказания подействовала на несчастных родителей. Скорее, их поразил и испугал вид изувеченных детских тел, погребенных под обломками хижин. Но так или иначе, в полдень к Двум Братьям ушел еще один обоз – с ранеными и почти сотней детей.
Весь день мы укрепляли нашу оборону – рыли «волчьи ямы» на путях возможных атак свободников, возводили вокруг капониров с катапультами насыпи, закладывали паровые машины медными блоками и мешками с землей, углубляли и расширяли убежища. Шерхель полностью прекратил добычу меди во всех копях – уже добытых запасов хватило бы на год, и к оборонцам присоединилось три с лишним сотни рудокопов. Их старшего звали Глен Шанье, но все называли его Маркшейдером. Это был горбатый мужик, немногословный и даже угрюмый. Оглядев плоды наших усилий, он хмыкнул и предложил вырыть между Домом Совета и полуразрушенным госпиталем подземное убежище, в котором могли бы разместиться и палаты для раненых, и казармы, и мастерские оружейников.
