– Что это? – вопросом на вопрос отвечаю я.
– Лес. Надо идти быстрее. – И немец требовательно дергает связывающую нас пуповину, сплетенную из растительного волокна.
Теперь мы почти бежим. Туман окончательно рассеялся на узкие длинные космы, которые висят в неподвижном воздухе и медленно тают. Мы видим друг друга. Мы видим лес. И мы понимаем, что это никакой не лес. Это воплощение ночного кошмара, это нечто, страшное и живое, нависшее над нами, шевелящее множеством черных косматых не то щупалец, не то лап, не то ветвей.
Подобные существа встречаются на Земле, точнее, в земных океанах. Но там это небольшие, разноцветные, похожие на цветы организмы, а здесь мы видим огромного, занимающего всю межгорную впадину, монстра. Осклизлые стволы-ноги, между которыми гнездится мрак, уходят во все стороны, точно колоннада языческого храма, а наверху шевелятся многометровые ветви, обросшие густой длинной бахромой черного цвета.
Между мокрыми глыбами и лесом не более пяти метров покрытой белой плесенью земли, своеобразный туннель, по которому мы, сбившись в кучу, уже не почти, а изо всех сил бежим, спотыкаясь и падая.
Наступает ночь. Светится лед на склонах Эскимоса. Горят в высоком небе чужие звезды. Хлюпает и скрежещет Жорный лес. Мне временами кажется, что я сплю. Никогда еще на Медее я не чувствовал себя настолько беззащитным, настолько зависимым от сил, неподвластных никаким законам и правилам…
Вскоре мы слышим журчание, а спустя какое-то время набредаем на неширокий ручей, вытекающий из леса и бегущий по его краю на юг. Вот только вместо воды в ручейке оказывается странная жидкость, мутная, теплая и пахнущая чесноком. Зигфрид предполагает, что ручей может оказаться ядовитым, и мы стараемся держаться подальше от его низких топких берегов.
Неожиданно вновь появляется туман. Он наползает сзади, догоняя нас, и вскоре мы опять бредем в волглом белесом киселе.
Очень хочется спать. Ноги заплетаются, от зевоты начинают болеть челюсти. В голове мелькают обрывки воспоминаний – Земля, детство, залитый солнечным светом двор, мы с приятелями, братьями, носящими удивительную фамилию Шило, играем в мушкетеров. Гошка Шило машет лазерной шпагой, оставляя на моем голубом с золотом плаще темные рубцы.
– Падай, я тебя убил!
«Падай! Я тебя убью…» – звучит у меня в мозгу.
Падай… Падай…
И я падаю лицом в мокрую белую плесень, а сверху на меня наваливается что-то тяжелое, начинает дергать меня, приподнимает и куда-то тащит. Впрочем, что значит – «куда-то»? Понятно куда – жрать. Недаром этот лес зовется Жорным. Сейчас где-то в черной чаще, в сплетении осклизлых толстых стволов, откроется мерзкая зубастая пасть, и меня не станет…
Пощечина была такой, что у меня слезы брызнули из глаз! И еще одна! И еще! Я поднял руку, пытаясь защитится, разлепил веки…
– Клим-сечен! Клим-сечен! Бежать надо! Быстро бежать! – Цендорж с искаженным от ужаса лицом стоял надо мной, размахивая руками.
– Что… Что случилось? – еле ворочая языком, спросил я.
– Бежать надо! Бежать надо! – как заведенный, твердил монгол.
Кое-как поднявшись на ноги, я огляделся. Воздух был чистым, никакого намека на туман. Лес, точнее, то, что мы называем лесом, вплотную придвинулось к камням, и ветви-щупальца угрожающе шевелились буквально в полуметре от нас.
– Где Шерхель? – Недоуменно вертя в руках обрывок веревки, я повернулся к Цендоржу, но тот лишь с отчаянием махнул рукой и потащил меня вперед…
2 января 2208 года
Мы бежали всю ночь. Несколько раз попадали в полосы тумана, однажды едва не завязли в самом настоящем болоте – кочки, лужи теплой вонючей жижи, белая плесень и черные корявые отростки над головой.
Тусклый рассвет застал нас на неширокой опушке, за которой начинался подъем. Жуткий живой лес здесь заворачивал налево, к востоку, впереди высились скалы, над которыми каменным лбом торчала небольшая горушка. Эскимос за правым плечом светился в лучах восходящей Эос, точно усыпанный жемчугами.
– Сонная гора! – пробормотал я, озираясь. Цендорж согласно кивнул и добавил:
– Туда надо. Быстрее.
Задерживаться у края Жорного леса мне тоже не хотелось. Когда я думал об участи несчастного Шерхеля, у меня холодели руки и мороз пробегал по коже. И я гнал от себя эти мысли, гнал, потому что если поддаться им, то оставалось лишь упасть на холодные равнодушные камни и рыдать, подобно ребенку.
Мы пересекли пустошь и вдруг заметили в стороне стадо альб. Небольшое, голов двадцать. Животные стояли и лежали на земле в паре десятков метров от края леса.
Альбы – осторожные существа. Пока одни едят траву, другие всегда обозревают окрестности, высоко подняв на белых шеях крохотные треугольные головки с большими ушами. И едва только возникнет малейшая опасность, сторожа подают своим собратьям знак – что-то среднее между свистом и шипением. Заслышав его, альбы тут же стремительно убегают прочь на своих тонких сильных ногах.
Здесь же эти животные вели себя как-то неестественно. Например, на нас они не обратили никакого внимания.
– Смотри, Клим-сечен! – прошептал Цендорж, вытягивая руку. И я увидел: от леса по направлению к застывшим альбам медленно ползли несколько толстых длинных ветвей-щупальцев. Вот одно из них добралось до лежащего зверя и, странно изгибаясь, точно имело суставы, обернулось вокруг белой шеи альбы.
Сородичи никак не отреагировали на это, а щупальце уже деловито тащило неподвижную жертву к лесу.
– Хэ! Хэ!! Хоп-хоп-хоп!! – Цендорж, громко крича и хлопая в ладоши, устремился к альбам, пытаясь растормошить их, избавить от сонной одури. Я, подхватив котелок, присоединился к нему, ударяя по посудине камнем.
Наши усилия увенчались успехом – альбы вздрогнули, тревожно засвистели, и вскоре все стадо унеслось прочь. Ветви-щупальца поползли обратно, и в каждом их движении мне явственно чудилось злобное разочарование.
Той альбы, которую схватило щупальце, нигде не было видно. Лес все же получил свое, на что Цендорж лишь бессильно выругался…
Мы поднялись на Сонную гору и упали без сил. Цендорж мгновенно уснул, я же никак не мог справиться с навалившимся нервным напряжением. Перевозбужденный событиями последних дней, оглушенный гибелью Зигфрида, мой мозг отказывался отдыхать. Напротив, он заставлял тело подниматься, и я тупо, как автомат, бродил по пологому склону, изредка бросая взгляды на вновь затянувший себя туманом Жорный лес. Наверное, в те минуты я находился на грани помешательства…
Впрочем, я не исключаю, что это мое состояние могло быть связано и с воздействием леса, который явно использовал для охоты какое-то нейроизлучение или токсины.
С трудом взяв себя в руки, в какой-то момент я решил, что чем без толку бить ноги по камням, неплохо было бы найти Квадратный утес, на котором, по словам Шерхеля, имелась указующий дальнейший путь стрела.
После довольно долгих поисков я в самом деле обнаружил на южной стороне Сонной горы скалу с плоской вершиной. При определенной фантазии ее можно было назвать квадратной. На темной поверхности камня я увидел выбитую и закрашенную красным стрелу, направленную на юго-восток. Туда, где в сизой дымке высились цепи гор, уходящих в неведомые дали…
Вернувшись к безмятежно храпящему Цендоржу, я расположился поодаль, долго ворочался, но все же сумел уснуть. Но даже во сне меня не покидала тревога. Я видел жуткие сны, в которых то лес вдруг начинал ползти по камням, подобно исполинскому мохнатому анемону, то свободники, неведомым образом отыскавшие нас, набрасы– вались на меня и Цендоржа, хохоча от радости.
А потом мне неожиданно приснился Игорь Макаров. Он сидел напротив меня на камне и улыбался.
