– Он. О швободе много говорил, да только уж больно кровавой его швобода вышла. А вше почему? Влашти он хотел! Влашть его и шгубила... Так и закончилша третий поход – великой замятней и многими бедами.
– И что же... Теперь вроде как я... Должен? – Сергею вдруг очень захотелось присесть, ноги задрожали так, словно он выжал штангу в две сотни килограммов.
– Долшен... Вольный никому нищего не долшен, – туманно прошипел правый глаз, а левый резанул правду-матку: – А тебе что же, самому не охота, а? Попробовать, а?
– Чтоб и я – как они?..
– Но ты ж – не они. Ты пришел сюда. Ты взял Иглу. Теперь ты – Губивец. Добудешь Наперсток – пойдешь за Ножницами. А потом...
– Что – «а потом»? – Рыков нахмурился.
– А потом шумеешь швершить вше, о чем мечталось. Вше, человече! Понимаешь?
Сергей промолчал в ответ, сунул Иглу во внутренний карман пуховки. Неожиданно вспомнилось детство, полумрак спальни, желтоватый свет ночника – и Голос, нашептывающий ласково: «Твоя судьба готовит тебе чудо. Ты – не такой, как все. Ты – особенный. Верь мне, я знаю...»
«Я верю!» – подумал Рыков. «Я знаю, – мягко отозвалось в его сознании. – Иди же, сынок. Возьми верных людей – и нелюдей, возьми тех, кто тебе нужен, – и кто глянулся. И иди. В добрый путь. Теперь ты все знаешь сам, так что я тебе больше не нужна. Но с тобой обязательно встретимся, сынок. Встретимся – и будем вместе. Верь мне...»
«Я верю!» – вновь повторил Сергей и улыбнулся в ответ на гримасу Одноглазого:
– Ну, дух пещерный, поднимай своих! Я сейчас за девкой тут одной вниз, к реке сгоняю и на дерижбомбере подскочу.
– Повинуюсь, Губивец! – очень серьезно проговорил левый глаз Лиха, а правый, как обычно, добавил шепеляво: – Вштретимша за городом, на пуштыре, вошле кладбища!
Сергей кивнул и твердым шагом двинулся прочь из пещеры, включив фонарь. Гулкое эхо гуляло под сводами древних подземелий, когда он с грохотом распахивал ржавые двери. Серая пыль клубилась вокруг него, летучие мыши с писком шарахались от слепящего электрического света.
– Если с другом вышел в путь – веселей дорога! Без друзей меня – чуть-чуть, а с друзьями – много! – проорал Рыков, ногой распахнул последнюю дверь, выводящую в шахту, и радостно захохотал, представив, какие лица будут у строптивых рыбачков, когда над ними повиснет трехсотметровая туша «Серебряного орла».
Водка кончилась. Киргизиха, вместе с остальными бабами засев на кухне, где они дегустировали домашние наливочки и калякали за свою скорбную жизнь, скептически оглядела делегацию, прибывшую с веранды, но выдала-таки литровую бутыль самогона.
– Но имейте в виду, мужики – это последняя! – грозно напутствовала она взбодрившихся рыбаков, аллюром унесшихся по коридору с вожделенной добычей.
К этому времени несколько человек уже мирно дрыхли, отвалившись от стола или, наоборот, положив на него свои буйные головушки. В числе непобедимых бойцов с зеленым змием, которые оставались «в седле», оказались Киргиз, Олег Потапов, Илья, который нет-нет да и пропускал рюмку-другую, магазинных дел мастер Толяныч и, что удивительно, дед Кошак.
Как хлипкий дедок оказался таким здоровым на выпивку, Илья понять не мог. Пил старик наравне с самыми крепкими мужиками, однако даже не шатался. И речь его оставалась разумной и быстрой.
«Не чисто тут что-то!» – решил Илья, но мысль эта, конечно же, не застряла в затуманенной алкоголем голове, быстро утонув в потоке других, приятных и веселых.
Дело в том, что он твердо решил этой ночью расставить все точки над «i», а также над «е» в отношениях с Яной. Причем, понятное дело, расставить их так, чтобы все закончилось в постели к обоюдному, как казалось Илье, удовольствию. Выпитая водка создавала иллюзию, что Яна, едва она выйдет из кухонного бабского заточения и узреет Илью, так тут же и бросится ему на шею. Ну, а чтобы не оплошать, он и пропускал, стараясь держаться «в рамках».
Пока суд да дело, решили спеть. Олег Потапов выволок откуда-то из-под лавки раздолбанную гитару, потенькал, настраивая, и лихо врезал по дряблым струнам:
– Ехали на тройке – хрен догонишь! А вдали мелькало – хрен поймаешь!
Поорали от души. Потом эта самая душа потребовала лирики, и мужики, подперев головы кулаками, затянули сперва про «Владимирский централ, ветер северный...» покойного Миши Круга, потом – любэшную балладу про коня, с которым вместе хорошо выходить в поле.
На звуки гитары с кухни пришла лучшая половина человечества. Застольный хор обогатился, расцвел новыми красками, и пьяненькому Илье казалось, что поют они ну никак не хуже ансамбля песни и пляски имени Александрова. А может, даже и лучше...
Яна сидела рядом, прижавшись к нему, и ее звонкий голос красиво вплетался в общее многоголосие.
«Я ее сейчас поцелую!» – подумал Илья. Наклонившись к девушке, он осторожно и весьма целомудренно коснулся губами ее щеки. Яна скосила глаза, но не отстранилась, продолжая выводить вместе со всеми:
– На Муромской дорожке стояли три сосны, со мной прощался милый до будущей весны...
Илья буквально задохнулся от нахлынувших на него чувств. В этот миг он любил весь мир, даже побитого депутата, бродящего где-то в приволжских холмах...
Песня про неверного купца закончилась. Потапов, получив от Киргизихи заказ на «Ой, то не вечер, то не вечер...», уже наладился исполнить этот хит всех времен и народов и даже взял первый аккорд...
– Мужики! – неожиданно, прижав струны на гитаре рукой, громко спросил проспавшийся Дрозд, пристально оглядывая всех сидящих за столом. – А где Серега? Рык где? Илья! Он что, так и не вернулся еще?
Грубо выдернутый из счастливого полузабытья, Илья с досадой глянул на друга:
– Да нет... Как ушел, так и не возвращался...
– Так что ж ты молчишь-то, а? Бляха-муха, два с половиной часа прошло! – заорал Дрозд, тыкая в лица сидящих за столом вывернутое запястье с «Командирскими» часами.
– А ведь верно, – поддержала его Киргизиха, – а на улице – минус двадцать семь! Замерзнет...
– Да ничего с ним не сделается! – пробурчал Толяныч, которому явно не хотелось покидать уютный угол, в котором он сидел в обнимку с пышной крашеной блондинкой, то ли женой, то ли сожительницей. Блондинка туповато улыбалась морковными губами и явно плохо понимала, о чем идет речь, предвкушая, видимо, уединение с магазинных дел мастером.
– Он без шапки. Замерзнет запросто! – оказывается, Дрозд, несмотря на полуотрубное состояние, помнил, в каком виде был Рыков, когда ушел.
– Ну че, мужики, – Потапов отложил гитару, встал, – пошли искать, что ли?
– Депутат Государственной думы – это вам не ишак чихнул! – тоненько поддержал дед Кошак.
Все загомонили, зашевелились, выбираясь из-за стола.
– Ты посиди, мы быстро, – Илья погладил Яну по плечу.
– Д-а-я с-в-ми-п-йду! – Коваленкова сдернула с вешалки пуховку. – А-то-н-ги з-текли!
Вывалившись шумной гурьбой на двор, первым делом все заорали, перекрикивая друг друга:
– Серега! Рыков!! Рык!! Серега!
Мороз и впрямь прижал не на шутку. Илья поднял капюшон «климатички», открыл ворота. Заснеженные приречные холмы, поросшие чахловатым лесом, снег, темень, ветер в лицо. Где тут кого найдешь?
Однако он честно сложил руки рупором и заголосил, напрягая связки:
– О-го-го-го-го! Депутат! Рыков!!
Вспыхнул фонарь на столбе, осветив кусок дороги перед воротами. Кутаясь кто во что, рыбаки и их спутницы с тревогой оглядывались. Погода стояла и впрямь серьезная, недолго и до беды...
– Так! Давайте разобьемся по парам и прочешем вот эти три холма... – Дрозд ткнул пальцем в заснеженные горушки, возвышающиеся над Киргизовой дачей, – и если не найдем, в город придется звонить, ментов поднимать...
– Не придется!
