благословение от митрополита отца Серафима, а Общий отдел Патриархии выписал участникам операции очень приличную премию.
И дома все было хорошо, и здоровье, тьфу-тьфу-тьфу, не подводило бывшего опера...
Громыко сел на холодную табуретку, включил вделанный в форточку вентилятор, закурил. Светилась оранжевым сигарета, серые в полумраке дымные завитушки улетали в дрожащий вентиляторный круг, по ногам тянуло холодком, а нос улавливал запашок фруктовой гнили из мусорного ведра под мойкой.
«Ну что за натура у меня такая блядская! – неожиданно разозлился на себя Громыко. – Когда все плохо – так все и плохо! А как все хорошо – все равно все плохо! Тоска заедает... А съезжу-ка я к графу сегодня!»
От этой мысли у Николая Кузьмича разгладились суровые вертикальные морщины на лбу, а пальцы левой руки сами собой отбили по столешнице какой-то бравурный мотивчик: «Пам-па-ра-ра-рам!»
...В подземном жилище Торлецкого, несмотря на утренний ранний час, жизнь била ключом.
В лаборатории, которая теперь напоминала фантастические шевелящиеся джунгли, что-то булькало и шипело. Гудел компьютер, а новенький телевизор, установленный прямо в коридоре, бодренько вещал что- то про «Юкос», дело которого, слава богу, наконец-то завершилось, к великой радости всех честных и небогатых россиян.
И повсюду, буквально повсюду – по стенам, потолку, полу, по дверям, мебели и книгам – медленно ползали чудные создания, плод Митиных знаний, графской эрудиции и марвельных энергий, живущих в крови Федора Анатольевича Торлецкого.
Выглядели они поразительно: обычный садовый слизень, из спины которого на коротком толстом стебельке торчал яркий синий или желтый цветок анютиных глазок.
Множество этих покачивающихся желто-блакитных глазок глядели на Громыко со всех сторон, и выкатившийся навстречу Старый Гном с непомерно раздувшимся пузом деловито схряпал парочку слизней и утопал куда-то в глубины бункера.
Ему на смену из спальни вышел граф, страдальчески кривящий губы:
– Здравствуйте, Николай Кузьмич! Вообразите только – у меня в жилище экологическое бедствие!
– И тебе не хворать, Федор Анатольевич! Что за бедствие? И что это за ползающая ерунда тут у вас? Похоже на разбежавшуюся от садовника клумбу...
– Это глазастики. Название, как вы понимаете, придумал Дмитрий Карлович. Когда мы создавали опытный экземпляр, никто и предположить не мог, что они за неделю расплодятся в таком количестве! Гермафродизм этих моллюсков сыграл с нами злую шутку...
– А что они едят? – поинтересовался Громыко, оторвал одного слизня от стены, внимательно рассмотрел и хмыкнул – слизень как слизень, только с цветочком на спине...
– В том-то и дело, что все – плесень, растения, всякий органический мусор. А вдобавок, поскольку это симбионт, цветок потребляет лучистую энергию, преобразуя ее, как все растения, в энергию биологическую. Бороться с этими тварями совершенно бессмысленно, да и как? Мы пробовали просто собирать их, вручную, но они же везде – под мебелью, в каких-то щелях, трещинах. Хорошо еще, что они пришлись по вкусу нашему ежу, а иначе, боюсь, они уже и меня бы съели...
– Тут напалм нужен, – сдерживая улыбку, посоветовал Громыко.
– Книги жалко. И мебель, – на полном серьезе сокрушенно вздохнул граф.
– А вы сделайте им врага. Плотоядного слизня с травоядным уклоном! И будут они не спеша жрать друг друга, – выдал Громыко новый совет. Торлецкий оживился:
– Неплохая идея! Дмитрий Карлович говорил о чем-то подобном – для борьбы с биологическими объектами требуются другие биологические объекты... Кстати, Николай Кузьмич, не угодно ли чаю? Или, может быть, желаете чего покрепче? Впрочем, час весьма ранний... Да, простите мое любопытство, а что привело вас ко мне в столь неурочное время?
Громыко крякнул, поскреб свою кудлатую бороденку:
– От тебя, Федор Анатольевич, ничего не скроешь... Тревожусь я. Неспокойно на душе. Маятно. За Янку переживаю. Уехали они с Ильей в этот Среднемухинск... Ты своим внутренним зрением посмотри, как оно там... – отставной майор неопределенно покрутил рукой у себя над головой, – в астрале?
– Николай Кузьмич, уважаемый! Вы изрядно преувеличиваете мои скромные способности, – граф развел руками.
– Да ладно, Анатольич, не прибедняйся. Ты же того... Умеешь, короче... Чуешь! Вот и покрути носом там, в ненашем мире. Очень прошу!
– Ну, хорошо. Однако никаких результатов, Николай Кузьмич, я вам не гарантирую!
Торлецкий встал, прижался спиной к серому тесаному камню стены, предварительно отодрав с нее пяток слизней. Бойко топоча, тут же прибежал Старый Гном и шустро умял разноцветных гермафродитов- симбионтов.
Закрыв глаза, граф замер, и Громыко, глядя на него, тоже затаил дыхание.
Некоторое время ничего не происходило. В лаборатории что-то побулькивало и позвякивало, изредка с характерным чмоканьем падали на пол со стен и потолка слизни, и тут же раздавался ежиный топот и радостное чавканье.
Наконец Торлецкий открыл глаза, вспыхнувшие пронзительной зеленью куда как ярче обычного:
– Ваши предчувствия, Николай Кузьмич, оказались отнюдь не беспочвенными! Хм... Что-то действительно происходит. У меня сложилось впечатление, что все мы подобны неким насекомым, ползающим по крышке парового котла. Нам тепло, комфортно, уютно, и никто даже и не подозревает, что давление в котле достигло критических показателей и в любой момент может произойти взрыв!
– А этот «любой момент», как скоро он наступит? – облизнув губы, быстро спросил Громыко.
– Видите ли... Мне почему-то показалось, что это зависит вовсе не от котла. Что-то движется к нам, в Первопрестольную, движется с востока и скоро, буквально сегодня, будет здесь.
– Оно, это «что-то» связано с Яной, Ильей?
– Оно, Николай Кузьмич, связано в первую очередь с одним нашим общим знакомым...
– С Удбурдом, мать его? – Громыко скривился.
– Э-э-э... Но позвольте! Вы же должны были забыть всю эту историю! – Торлецкий удивленно выпучил глаза.
– А я и забыл, – кивнул бывший опер, – да только вот сегодня утром почему-то вспомнил... Неожиданно так! Словно в башке свет включили!
– Вот что, голубчик, – граф вынул из кармана черной вельветовой блузы телефон, – давайте-ка вызовем сюда Дмитрия Карловича и попробуем связаться с мадемуазель Яной и Ильей Александровичем...
– С ними связываться без толку, я пробовал. У Янки мобильник отключен, а Илюха «вне зоны действия сети»...
Когда это началось, Яна и сама не поняла. Она, прислонив согнутые колени к стенке, в позе эмбриона лежала на узкой кровати в своей каюте-камере и пыталась заснуть.
Неизвестность тревожила ее, и девушка хотела быть отдохнувшей, в хорошей физической форме на случай, как говорили у них в оперотделе, «обострения ситуации».
Витая между явью и сном, неожиданно Яна ощутила, как что-то или кто-то вторгается в ее внутреннее пространство, в ее сущность. Это было не похоже на приснопамятного кота Баюна. Тот проявлял себя лишь словами, звучащими в голове. Яна долгое время вообще думала, что это ее собственные мысли или, на худой конец, какие-нибудь галлюцинации.
Теперешнее вторжение носило совсем другой характер. Передать словами ощущения, испытываемые Яной, девушка не смогла бы. Наиболее близкие ассоциации у нее вызвал секс, но там, даже с самым ласковым и опытным любовником, все происходило гораздо грубее и проще.
«Что это? Кто ты?» – закрыв глаза, мысленно спросила Коваленкова, пытаясь представить себе наползающую на нее бесформенную массу в виде чего-то понятного и не страшного.
«Я – это ты. А ты – это я!» – ответ пришел далеким эхом, еле слышный, на грани понимания.
«Ты – женщина?» – снова спросила Яна.
«Я – это ты. Конечно, мы – женщины», – прошелестело сквозь мягкие коричневые пятна, возникающие перед внутренним взором девушки.
«Зачем ты здесь?»
