— Нет, — прошептал Ванюшка, поняв, что полицейские еще ничего не знают.
— А ты ей давал?
Ванюшка снова замолчал, теперь уже соображая, что полицейские о чем-то дознались.
Околоточный, поклонившись, что-то тихо сказал офицеру, указывая глазами на Ванюшку.
— Из порядочной семьи, — только и уловил Ванюшка.
— Давал он тебе листовки? — спросил жандармский офицер у Фроськи, которую услужливо вытолкнул вперед городовой.
— Чего толкаешься?! — гневно вскинулась на него Фроська, сверкнув глазами.
— Ну, ну, потише, — предупредил ее жандармский офицер и снова переспросил: — Давал он тебе листовки?
Фроська неопределенно пожала плечами, усмехнулась. Выдавать Ванюшку и тем более Царя она не собиралась. Жандармский офицер еще более нахмурился: ему явно не нравилась вызывающая поза босоногой дерзкой девчонки.
— Ну-у, красавица, отвечай! — набросился на нее околоточный Грязнов.
Фроська стояла спокойно, опустив плечи и искоса следя за Ванюшкой. Больше всего она беспокоилась не за себя, а за Типку. У него и раньше были стычки с дворниками и городовыми. Если бы теперь Ванюшка струсил, проговорился, она первая возненавидела бы его на всю жизнь. Фроська молчала.
Жандармский офицер подошел ближе к скобарям.
— Тебе кто давал листовки? — внезапно спросил офицер у Левки Купчика, который своей одеждой резко выделялся среди рваных скобарей.
Вытащенный на середину комнаты Купчик, который больше по своей любознательности, чем по усердию, попал на этот раз в ряды скобарей, заморгал глазами.
— Ну-у?! — закричал жандармский офицер, не давая опомниться Левке.
— Царь, — несмело признался Купчик, продолжая моргать глазами.
— Что-о?.. — заревел жандармский офицер, вытаращив глаза и натопорщив усы. — Как ты смеешь!
Околоточный, наклонившись, прошептал ему что-то на ухо, и у жандармского офицера разом обмякли усы.
— Хм-м... безобразие! И вы допускаете? — внезапно набросился он на околоточного.
— А вам тоже... хм-м... этот, с позволения сказать... субъект дал? — снова закричал жандармский офицер на Фроську и на Ванюшку сразу.
Неизвестно, надолго ли хватило бы мужества у Фроськи и Ванюшки во всем запираться, но тут со скрипом распахнулась дверь, и темноусый косоглазый городовой втолкнул в дворницкую изрядно помятого Царя.
— Главный закопер на дворе, ваше благородие! — сообщил городовой, отдавая честь. — Не хотел мирно идти, силой приволок. — Городовой, сняв фуражку с белым околышем, вытер вспотевший лоб.
Увидав своего вожака, ребята воспрянули духом, а Царь еще более насупился, держа смятый картуз в руках. Без слов ему было понятно, что происходит в дворницкой. Допрос продолжался.
— Будешь говорить, байстрючка? — вдруг зашипел околоточный, почему-то невзлюбивший Фроську с первого взгляда. Сердито надувая красные щеки и топорща коротко подстриженные усы, он рванул Фроську за плечо.
— Не тронь! — закричал Царь, выскочив вперед и отталкивая околоточного. Высвободив Фроську, он решительно надел на голову свой картуз и громогласно заявил: — Я разбросал листовки. А ее не замай, слышишь? — Голос Царя звучал явно угрозой.
— Ого! Похвально! Сам признался! — в один голос заговорили полицейские за столом.
Дверь снова открылась, и в дворницкую городовой втащил Серегу Копейку и Петьку Цветка, вооруженных палками. Но на них, кроме скобарей, никто не обратил внимания.
Все взоры были обращены к Царю. Он стоял посредине дворницкой, сунув руки в карманы штанов, босой, в растерзанной тельняшке. В эти решающие минуты, когда на него глядели не только враги, но и его друзья — скобари, он никого и ничего не боялся.
Поскрипывая ярко начищенными лакированными сапогами, к Типке подошел, отстраняя околоточного, жандармский офицер.
— Ребятам ты давал листовки?
— К-кому давал, а кому и нет, — сказал Царь, с вызовом глядя на полицейских.
— А ему... ей... ему... тоже давал? — Офицер показал рукой на Ванюшку, Фроську, Купчика.
Царь в ответ снова пренебрежительно и неопределенно усмехнулся. Вмешивать кого-либо в столь неприятную историю он не собирался.
— М-может, и давал, может, и нет... Кто клянчил, тому и давал, разве всех упомнишь?
Царь говорил чистосердечно, в то же время избегая прямо отвечать на вопрос, не зная, что до него говорили ребята.
— А тебе, хлопчик, кто их дал? — осторожно и ласково спросил офицер, ожидая, что Типка сразу разоблачит взрослого виновника всей этой непонятной истории.
— Никто мне не давал, сам нашел.
Царь говорил чистую правду. Но полицейские ему не поверили. Было видно по их глазам.
— Так просто, голубчик, и нашел? — не повышая голоса, спросил офицер. — Где же ты, голубчик, нашел?..
— Г-где? — Царь на секунду замялся, взглянув на Ванюшку, словно мысленно советуясь с ним. — На улице... з-за забором...
— А как же ты за забор попал?
— К-как? Очень просто. — Царь снова усмехнулся. — Перелез через забор и взял.
Сидевшие за столом снова недоверчиво и многозначительно переглянулись. На Фроську и Ванюшку никто уже не обращал внимания.
— Врешь! — грохнул кулаком по столу жандармский офицер.
— Не верите? — удивился Царь. — Могу показать, где лежали... — А про себя подумал: «Только бы вывели... убегу».
Но хитрость Царя не удалась. На его предложение никто из полицейских не обратил внимания.
— Хочешь, я скажу, кто тебе дал листовки? — угрожающе спросил Царя жандармский офицер.
— Шалтай-болтай! — рассердился Царь и грубо добавил: — Ну, ври.
Теперь вплотную к Типке приблизился околоточный.
— Ты не бойся, голубчик. Никакого наказания тебе не будет, если сам признаешься. Сперва признайся, ты писал на заборе?
— Чего?.. — спросил Царь, вообразив, что на заборе появилась новая надпись.
— Я же тебя допрашивал в участке. Поверил тебе... И отпустил домой. А теперь говори правду. Слышишь!
— Чего?.. — снова переспросил Царь.
— Не притворяйся! Теперь меня не проведешь. Ты писал?
— Чего я писал?..
— Не строй из себя идиота. Слышишь? — И, наклонившись к Типке, осторожно, полушепотом, чтобы не слышали за столом, намекнул: — Ведь ты же писал «Смерть царю»?
Типка по-прежнему с большим удивлением смотрел на околоточного, не понимая, как взрослый человек может говорить такие глупости, и отрицательно покачал головой.
— А зачем мне писать? Что я, дурной? Зачем я буду писать на себя.
Царь все более удивлялся. Он ничего не сочинял, говорил то, что было, а полицейские все более озлоблялись на него.
— Из молодых да ранний... — слышался разговор за столом.
Все теперь смотрели на Царя. Вопросы сыпались со всех сторон. Но он упорно твердил свое, смело