подумал он.
Все последующие дни Ванюшка зорко следил за Цветком и ждал, что предпримет тот. Сам он и думать перестал о нанесенной обиде. Тем более, что в Скобской дворец уже приходила милиция отбирать у населения захваченное в дни революции оружие. Была отобрана винтовка и у Царя.
«Скобари за Цветком не пойдут, — думал Ванюшка, — а на гужеедов надежда маленькая. С Царем они тоже дружат».
Цветок продолжал ходить в Моторный дом. Возвращался оттуда с озабоченным видом. Встречаясь с Ванюшкой, что-то ворчал про себя. «Неужели кого уговорит?» — удивлялся Ванюшка. Снова вступать в какие-либо переговоры с Цветком у него не было никакого желания.
Ждать пришлось недолго. Ванюшка был на дворе, когда к Цветку крупным шагом подошел Царь и, остановившись, в упор спросил:
— Ч-что, драться со мной собираешься? — Вид у Царя был грозный, глаза буравили предателя.
Очевидно, молва о затеянном Цветком заговоре дошла и до него.
— Ты что?! — изумился Цветок, приподнимаясь с места (сидел он на тумбе у ворот). — Ты чего, селедкой объелся?
Цветок так простодушно, с таким невинным видом глядел на Царя, и лицо его выражало такую незаслуженную обиду, что Царь даже растерялся.
Присутствовавший при разговоре Ванюшка — в который раз! — изумился способности Цветка отпираться не краснея. Наконец Царь усмехнулся и протянул Цветку руку:
— Ну смотри...
Цветок с обиженным видом пожал руку Царя. На глазах у всех он публично отрекался от своего столь усердно вынашиваемого замысла. Все же, улучив момент, он погрозил Ванюшке кулаком и попрекнул: «Разглаголил...» Ванюшка отрицательно покачал головой.
После «дружеской» беседы Царя с Цветком к Ванюшке несмело подошла Катюшка.
— Сказать али нет? — загадочно спросила она.
— Говори, — разрешил Ванюшка, не понимая, о чем пойдет речь.
Катюшка медлила.
— Я тебе секрет доверю. Ты смотри держи его. Скажи честное слово.
Ванюшка сказал и даже побожился. Катюшка наконец собралась с духом:
— Фроське ты больше не доверяй.
— Это почему же? — сердито спросил Ванюшка.
— Отказалась она от тебя.
Ванюшка чуть побледнел.
— Это как же? — спросил он, по-прежнему ничего не понимая.
Но в решающую секунду Катюшка сумела взять себя в руки и не стать предательницей.
— Это я так... пошутила... — смутившись, пробормотала она. Бросив взгляд, полный сожаления и немого обожания, мышкой юркнула в подъезд, оставив одного Ванюшку размышлять.
Ванюшка не знал, что перед этим у девчонок произошел конфликт... из-за Царя. Возвращение Типки в Скобской дворец внесло некоторый разлад в ряды скобарих. Царь не мог оставаться свободным. Его тоже должны были закрепить, и, по всему судя, за Фроськой. Но тут поднялась на дыбы Катюшка.
— Нечестно так, — попрекнула она подругу.
Фроська, понимавшая все с полуслова, было вскинулась, но сразу остыла.
— А Петюнчика куда денешь? — осведомилась она.
Катюшка потупилась. Хотя Цветка и закрепили за ней, но дружба с ним не налаживалась.
— Он грубиян и... насмешник, — призналась она.
— Ладно уж, — после короткого раздумья согласилась Фроська, отказываясь от своих прав на Ванюшку.
— Чахнет он по тебе, — все же сочла нужным поставить Фроську в известность Дунечка Пузина.
Та презрительно фыркнула. И тут проснувшаяся гордость толкнула ее на неслыханный шаг.
— Хотите — берите и Царя! — предложила она, обводя загоревшимися глазами своих подружек.
Но таких смельчаков не нашлось, и Фроська облегченно вздохнула.
Таков уж был характер Фроськи, причинявший ей самой много огорчений.
После недолгого спора на Цветка нашлась новая хозяйка, и подруги разошлись примиренными.
Произошел этот разговор как раз накануне похорон жертв революции, на которые собирался идти весь рабочий Питер. Как стало известно, убитых с той и другой стороны, в том числе и умерших от ран, было почти полторы тысячи человек.
Уже с утра скобари начали собираться на похороны. Бегали по подъездам, скликая друг друга. Девочки одевались в черное. Царь тоже появился на дворе рано, ходил молчаливый и хмурый, не вступая ни с кем в разговор. Предстояло ему вскоре, как раненому солдату, получить в последний раз паек и снова уехать на фронт, в свою воинскую часть. Больше деваться Царю было некуда.
— Кузьку тоже понесут хоронить? — спрашивали у Царя младшие девочки, которым очень хотелось в последний раз взглянуть на своего погибшего товарища.
— Не Кузьку, а Кузьму, — строго поправил Царь, сам впервые назвав Жучка полным именем, и тяжело вздохнул. Он тоже любил Жучка.
Суетился Цветок. Он подходил то к одному скобарю, то к другому и осведомлялся:
— Ты знаешь, как Черта звали?
Никто не знал.
— Дементий Хлебников, — с торжествующим видом пояснил Цветок. — Я, брат, все знаю!
Со своим вопросом он подошел и к Царю.
— Говоришь, Дементий? — задумчиво переспросил Царь, невольно вспомнив стычку с полицейскими у Казанского собора.
Только стоявшая рядом Фроська поняла, почему дрогнул голос у Царя.
— Х-хороший был человек, — добавил Царь.
И опять из всех скобарей только Фроська согласилась с ним.
Появился на дворе и Ванюшка, не подозревая, что теперь он «принадлежит» не Фроське, а Катюшке. Он было подошел к Фроське и поздоровался с ней, но сразу же между ними появилась Катюшка. Бросив укоряющий взгляд на того и другого, она увела Фроську с собой.
Фроська неохотно последовала за ней. Уступив подруге Ванюшку, в душе она и не думала отказываться от дружбы с ним: было в Ванюшке что-то такое, чего недоставало Типке.
Скобари группами потянулись на улицу.
В часы похорон двор Скобского дворца словно метлой подмело — опустел.
Колонны жителей Васильевского острова, участвовавшие в народных похоронах, заполнили Большой проспект. Улицы краснели от флагов с черными траурными полосами. Колыхались знамена. Натягивались на ветру стяги. Торжественно и грустно играли оркестры.
Впереди колонн несли обтянутые кумачом гробы.
Ванюшка шел рядом с друзьями и невольно вспоминал, как совсем недавно он писал для юного черномазого Жучка смертную записку с адресом Скобского дворца. Из всех скобарей и гужеедов, кому тогда Ванюшка писал, смертная записка понадобилась только Жучку.
Рыдали медными голосами трубы, стонали флейты. Звенели литавры. Плакала крупными горькими слезами первая весенняя капель. А когда замолкала музыка, к светлому солнечному небу поднималась песня, тоже грустная и тоже величавая, хватавшая скорбью за сердце.
Песня росла, ширилась.
