– А в рекламе он называется японским, – растерянно сказала я. – Да и название «Харакири» тоже вроде на китайское или армянское непохоже. Но раз там все китайцы, то почему они просто не открыли китайский ресторан?
– Назову тебе две причины, – усмехнулся Фурунжев. – Выгода и чувство юмора.
– Ты не мог бы сформулировать это менее расплывчато? – попросила я.
– Пожалуйста, – согласился Леша. – Начнем с выгоды. Китайских ресторанов в Москве как собак нерезаных, а японских пока немного. Следовательно, жаждущие щегольнуть баксами «новые русские» тут же толпой лома-нутся в новый японский ресторан и будут платить за блюдо в пять раз больше, чем в китайском.
Теперь о чувстве юмора. Тебе хорошо известно, что китайцы ненавидят японцев. Однажды в одном закрытом для русских посетителей китайском ресторане я видел, как в стельку упившийся китайский мафиози вдруг начал говорить по-японски.
Я спросил у приятеля, который провел меня в ресторан, почему он так себя ведет, и тот ответил, что это проявление китайского чувства юмора. Этот мафиози прекрасно отдавал себе отчет в том, что он нализался как сапожник, и, разговаривая по-японски, он показывал окружающим, что японцы – мерзкие и грязные пьяные свиньи.
– Странное чувство юмора, – заметила я.
– Нам этого не понять, – вздохнул Леша. – Но окружающие действительно развлекались. Так вот, открыв ресторан «Харакири», китайцы, во-первых, смеются таким образом над русскими, которые платят огромные деньги для того, чтобы попробовать блюда, которые ничего общего с японской кухней не имеют, а во-вторых, они смеются над японцами, потому что, используя традиционные названия их блюд, они готовят все в китайской манере. А хозяин ресторана армянин, потому что ему принадлежало помещение для ресторана, и китайская мафия с ним договорилась.
– С ума сойти, – восхитилась я. – Как интересно жить в этом мире.
– А ты что, решила попробовать японскую кухню? – спросил Фурунжев. – С чего это вдруг тебя заинтересовал ресторан «Харакири»?
– Да нет. Все гораздо сложнее. Мне необходимо получить информацию о человеке, который, как я подозреваю, бывал в этом ресторане.
– Китайцы ничего не скажут незнакомому человеку, а тем более женщине, – заметил Леша. – Надо искать какой-то подход.
– А ты не сможешь помочь? – с надеждой спросила я. – Мне действительно очень нужно.
– Попробую, – задумчиво произнес Фурунжев. – Кажется, Хуэй Цзин Гунь упоминал, что его приятель работает поваром в «Харакири». Или это был Юнь Фань? Попробуй перезвонить мне минут через пятнадцать. Может быть, я уже что-то узнаю.
Я перезвонила через восемнадцать минут.
– Тебе повезло, – обрадовал меня Леша. – Спросишь в «Харакири» повара Мао Шоу Пхая и скажешь ему, что ты от друга Хуэй Цзин Гуня. Он поможет тебе достать необходимую информацию.
– Подожди, я запишу, – попросила я. – С ходу мне эти китайские имена уж точно не запомнить.
Поблагодарив Лешу, я повесила трубку и, забрав у Лельки рисунок, направилась в ресторан «Харакири».
Ресторан располагался недалеко от метро «Смоленская». На его издалека бросающейся в глаза вывеске в стилизованной форме были изображены два японца. Один из них старательно вспарывал себе живот коротким, слегка изогнутым мечом. Другой японец сидел, поджав под себя ноги, у низенького деревянного столика и с наслаждением отправлял в рот при помощи двух деревянных палочек продолговатый белый кусок пищи неизвестного происхождения. Я решила, что это должно быть суши – сырая рыба.
Японец, вспарывающий себе живот, смотрел на своего насыщающегося соседа с тоскливой завистью, и из левого уголка его рта сбегала капелька слюны.
Понемногу я начинала входить во вкус китайского юмора. Действительно, истолковать подобные изображения можно было самыми разными способами, в зависимости от настроения и склада характера.
В крохотном вестибюле ресторана меня встретила очаровательная японка китайского происхождения, одетая в громко постукивающие при ходьбе деревянные тэта, белые носки и лазоревое кимоно, расшитое желтыми хризантемами.
– Коничи-ва, здлявствуйте, – тоненьким голоском прощебетала официантка. – Зелаете плинять писсю?
– Нет, спасибо, – ответила я. – Писсю я плиму в другой раз. Мне нужно срочно увидеть повара Мао Шоу Пхая.
– Тисе! – прошептала «японка». – Здеся нет селовека с таким плозвиссем.
– Как это нет? – удивилась я. – Я точно знаю, что он здесь работает. Меня направил к нему друг Хуэй Цзин Гуня.
– О-сё-сёй! – замахала руками официантка. – Это японьська ресторана! Здеся нету ки-тайса!
– Конечно, нет! – с готовностью согласилась я. – Действительно, откуда здеся взяться китайсам? Ну а какой-нибудь повар здеся есть? Я хочу узнать у него, как готовить фугу[8] .
– Конесна, ессь, – радостно улыбнулась девушка. – Только его плозвисся ессь Хи-лосёку-сан. Я пловозу вас на кухня.
Дробно постукивая тэта, официантка отвела меня на кухню и указала на молодого китайца в высоком белом колпаке, бодро шинкующего какие-то овощи огромным, как меч средневекового рыцаря, ножом.
– Хилосёку-сан, к вам плисли! – оповестила его «японка» и, одарив нас обаятельной улыбкой, удалилась.
– Я от друга Хуэй Цзин Гуня, – оглянувшись по сторонам, как заправская шпионка, я прошептала на ухо повару. – Мне нужна ваша помощь.
– Не надо имен, – так же воровато оглянувшись, прошептал Хилосёку-сан. – Сто вы хотите?
Я достала из сумочки портрет Захара, выполненный Лелькой.
– Мне нужно узнать, приходил ли сюда этот человек, и если приходил, то с кем он встречался и не следил ли кто за ним, – сказала я.
Мао Шоу Пхай взял рисунок и уставился на него, задумчиво почесывая в затылке.
– Следиль, – наконец многозначительно произнес он. – Осень дазе следиль.
– А кто? – возбудилась я. – Вы можете его описать? Что вообще вы видели?
– Моя смена кончаль. Из лестоляна выхо-диль, – объяснил Хилосёку-сан. – У окна сналузи муссина стояль, за занавеська смотлель, стобы его изнутли не видель. Мне интересно сталь, я тозе за занавеська смотлель, этот селовек видель, – кивнул он на рисунок.
– Он был один? – взволнованно спросила я.
– Тот, кто следиль, биль один, – объяснил Мао Шоу Пхай, – а тот, кто на лисунке, биль с ессё один селовек. Тот селовек, что с ним, биль похоз на тот, сто следиль.
– Как они выглядели? – спросила я.
– Евлопейса, – с презрением сказал Хилосёку-сан. – Но не лусский. Лусский коза иметь белий, а этот темный, как китайса!
– У русского была белая коза? – с недоумением переспросила я.
– Коза, – сделав сильное ударение на первом слоге, поправил меня Мао Шоу Пхай. – У лусский коза белий, у тот, кто следиль и кто за столом сидель, коза биль темный.
В подтверждение своих слов китаец коснулся моего лица и сказал:
– Коза белий. Коза темный, – добавил он, прикасаясь к своему лицу.
– А, это были европейцы со смуглой кожей, – догадалась я. – А что еще ты можешь о них сказать?
– Оба биль высокий, молодой, сильный, не тольстый, не плесивий, волос сёльный, ко-лёткий, глаза сёльный, углозаюссий. Тот, кто биль внутли, коссюм – много деньга стоит, сёмно-синий, тот, кто следиль, коссюм – тоже много деньга стоит – сёмно-селий, сясы, много деньга стоит – золотой, и слам белий, мелький, – тут Хилосёку-сан коснулся внешнего края левой брови.
У меня потемнело в глазах. – Точно такой же шрам я страстно целовала прошлой ночью, а часы Луиса,
