— Ну-с, гражданин Лапин, — по голосу следователя было ясно, что надежды его таяли с каждой минутой. — Поделитесь с нами своими наблюдениями. Вы ведь, если не ошибаюсь, ходячий? Когда устраиваете себе анестезию?
— Нужда заставит — побежишь, не то что пойдешь, — угрюмо ответил Лапин, похожий на сказочного лешего.
— Это точно. И вот что меня интересует: не заставила ли вас нужда побежать и ударить соседа бутылкой по голове?
Лапин сочувственно и бледно улыбнулся:
— Бутылкой, говорите? А на что мне бутылка? Вы вот это видели? — Он привстал и сунул следователю под нос огромный кулак. — Я мастер спорта, я этой вот рукой, да клюшкой — знаете, что?… — Лапин стал задыхаться от негодования. — Бутылкой! Я этим кулаком канадцев, когда они…
Он упал на стул, задыхаясь и не находя слов.
— Охотно вам верю, — успокоил его следователь. — Тогда напрягите, пожалуйста, свою память и постарайтесь поподробнее рассказать…
— Да не о чем мне рассказывать! Спал я, как убитый!
— Ну, убитый-то как раз не спал, — цинично заметил тот.
— То-то и оно, — Лапин выдохся, у него начинала болеть голова. — Меньше знаешь — крепче спишь…
Не порадовал и Каштанов. Его заранее усадили в коляску и держали наготове возле двери. Каштанов отказался от помощи Миши и въехал сам, проворно накручивая огромные колеса.
Каштанов ничего не знал. По его словам, он уснул мгновенно, как только принял снотворное.
— Вам дают снотворное? — поразился следователь. — И как вы только живы после такого коктейля!
Дельтапланерист застенчиво улыбнулся, не желая без нужды похваляться закалкой.
— Во сколько же вы заснули?
— Я на часы не смотрел. Наши еще и не начинали…
— Чего не начинали?
— Пулю расписывать, — нашелся смекалистый Каштанов после паузы.
— Что-то я там не видел никакой пули, — прищурился следователь.
— Так может, и не писали.
Представитель власти помолчал. Он и так уже видел, что от Каштанова толку мало.
— Ну, а вообще как самочувствие? — спросил следователь для порядка.
Каштанов выставил большой палец:
— Во! Если бы не пятки, побежал бы домой сию секунду…
— Босиком бы пробежаться по росе, — пробормотал тот. — Но у вас, как мне сказали, не только пятки, но и голова пробита…
— А это пустяки, не мешает.
— Не смею больше задерживать, — следователь встал, с шутовской почтительностью распахнул дверь и вжался в стену, пропуская наездника.
…Ломая руки, вошел вконец измученный Васильев.
— Еще кто-нибудь? — следователь пощелкал пальцами, обращаясь к Севастьяну Алексеевичу. — Был, по-моему, еще один, который с полотенцем.
— Хомский, — мучительно усмехнулся Васильев. — Местный старожил и активист.
21
Хомский вошел в кабинет с крайне серьезным и угодливым выражением лица.
— Садитесь, — утомленно предложил ему следователь.
— Благодарствую, — Хомский сел. Запах от него шел вполне вразумительный, но казался таким древним, слившимся с самим существом носителя, что не раздражал, а скорее, наводил на экзистенциальные размышления.
Сидящий за столом какое-то время молчал. Хомский был в очереди последним. Оставались еще буфетчица да уборщица с сестрой-хозяйкой, но следователь не ждал от них никаких откровений. Слово 'благодарствую', которым Хомский отозвался на приглашение сесть, говорило о многом. Так выражаются в тюрьме, где не принято говорить 'спасибо'.
Первый вопрос таил в себе откровенную угрозу:
— Если я правильно понял, вы — единственный постоялец палаты, способный к передвижениям в полном объеме?
Прозвучало витиевато, но Хомский все понял. Движения в полном объеме — эти слова он слышал ежедневно во время осмотров и обходов.
Рауш-Дедушкин, не раз показывавший Хомского своим ученикам, с переменным успехом демонстрировал на нем эти движения, стараясь вовлечь в работу все до единого суставы, даже самые мелкие.
Поэтому для демонстрации Хомский с серьезным видом покрутил руками и выставил ногу.
— Не паясничайте, — криминалистика в лице следователя начинала злиться. Направляясь в 'Чеховку', он подсознательно надеялся на смену привычного для себя контингента общения. Все-таки не гоблинарий на окраине города в 'корабле-доме', да еще и с лихим кухонным убийством в придачу; все-таки — белые халаты и атмосфера абстрактного гуманизма, не унижающегося до конкретного. К халатам у него претензий не было, но гоблинарий повторялся.
— Расскажите об отношениях в палате, — приказал следователь.
— Хорошие отношения, — с готовностью откликнулся Хомский. — В палате иначе не выживешь…
— На что это вы намекаете?
Хомский убрался в свою раковину и настороженно притих. Прозрачные глаза бесстрастно взирали на собеседника.
— Как прикажете вас понимать? — повторил следователь. — Вот ваш сосед и не выжил, так? Потому что хороших отношений не поддерживал, верно?
— Олень он был, — мягко сообщил Хомский. — Первоход. Правил не знал.
— Очень интересно. Какие же это правила? Поделитесь, просветите.
Хомский состроил удивленное лицо:
— Так они, гражданин начальник, нигде не прописаны… Молодой, форсу в нем было много. Всех, дескать, куплю и продам. Больница таких не признает…
— Говорите по существу. Кому конкретно не угодил Кумаронов?
Допрашиваемый испуганно замахал руками. Будь у него недавнее полотенце, он стал бы обмахивать следователя, как боксера, проведшего не самый удачный раунд.
— Что вы! Мир да любовь. Угодил всем…
— Так не бывает, — не поверил следователь. — Чтобы никакого конфликта не было — и вот вдруг на тебе, убийство. Может быть, вы боитесь сказать? Мне признались, что вы неоднократно оказывали врачам и сестрам определенные услуги… в смысле информирования. Сейчас самое время повторить. Не бойтесь, я никому не скажу. Я даже записывать ничего не стану.
Хомский едва заметно усмехнулся.
— Никаких конфликтов, гражданин начальник, — заявил он уверенно.
— Ну, насильно мил не будешь, — многозначительно процедил гражданин начальник. — Вы сами покидали палату ночью?
— Ни в коем разе.
— Стало быть, видели, куда и когда выходил ваш сосед?
— Почему же — 'стало быть'? — Хомский оказался не так прост и не велся на провокации. — Спали
