прервал свое занятие и заварил чай — крепчайший, без пяти минут чифир.
Он только сделал первый глоток, как приятные звуки обогатились тревожными. Что-то кому-то кричала Марта Марковна, и кто-то отвечал ей визгливым, сварливым голосом. Послышался быстрый топот слоновьих ног, означавший, что старшая сестра сейчас войдет и сообщит Прятову какие-нибудь дурные новости.
Молодой доктор, Александр Павлович на лету схватывал основы коммунально-профессиональной жизни.
— Нет, вы только посмотрите, Александр Павлович, — Марта Марковна начала говорить еще из-за двери. — Пойдите и полюбуйтесь на вашего красавца, Александр Павлович, — пригласила она, явившись во всей полноте.
Прятов вытянул шею, как гусь, словно прицеливался ущипнуть Марту Марковну.
— Хомский? — угадал он, растягивая 'с' до ультразвукового свиста.
— Хомский, — подтвердила та со зловещим торжеством. — Упал на лестнице и треснулся башкой. Сидит, блюет и охает. Дурак дураком, прости Господи.
— Пьяный? — с надеждой осведомился Прятов, ибо нетрезвость Хомского могла послужить хоть какой-то зацепкой, позволяющей его вышвырнуть.
— Трезвый, как стекло.
— Значит, блюет? — безнадежно переспросил Александр Павлович через плечо, выходя в коридор. И пошел к лестнице, не дожидаясь ответа. Все было ясно. Если человек, да еще трезвый, треснулся головой и блюет, то у него, как минимум, сотрясение мозга. Еще дней пять проваляется точно, если не больше. Хомский сумеет и десять. И двадцать. И вообще он не выпишется никогда, останется здесь навечно, и переживет Прятова, и похоронит его. Будет стоять в вестибюле и таращиться на черное траурное объявление о смерти старейшего доктора больницы, ветерана труда, Александра Павловича. Еще и деньги отправится собирать с больных, якобы на поминки.
Александр Павлович вернулся, позвонил в неврологическое отделение. Сплавить мерзавца туда, разумеется, не удастся, но осмотреть его обязаны. Потом снова направился к лестнице.
Хомский сидел в середине лестничного марша, держался за свою продолговатую голову и скулил. Чуть ниже образовалась многозначительная лужица, в которой угадывалась съеденная на завтрак пшенная каша.
— Хомский, что случилось? — Прятов остановился позади Хомского: навис над ним, со скрещенными руками.
— Оступился я, доктор, — жалобно простонал тот. — Шел себе вниз, тихонечко, за перильца держался…
— Значит, за перильца, — кивнул Александр Павлович. — Аннушка маслице разлила, — добавил он фразу, которую Хомский не до конца понял — хотя что-то такое забрезжило, вспомнилось из книг, прочитанных до злополучной травмы. — Куда же вы, позвольте спросить, шли?
— К физиотерапевту. К Леониду Нилычу.
— Зачем вам к Леониду Нилычу? На что вам Леонид Нилыч? Я собирался вас выписать завтра! Можно подумать, вы не знали!
— Процедурку последнюю хотел попросить. Мне горный воздух очень помогает.
— Я вам направление выпишу на Эверест, — не сдержался Прятов. — На Луну.
Он склонился над Хомским, с силой отвел ему руки и осмотрел голову. Ощупал и нашарил мягкую шишку, возле вмятины. Хомский в изнеможении застонал.
— Подымайтесь, — велел Прятов. — Давайте, оперативно. И ножками, ножками в палату. Каталки не будет…
— Да я же и не прошу, — забормотал тот и начал медленно подниматься на ноги. — Я все понимаю… я обузой не буду, я тихонечко полежу пойду…
…Васильев, когда Александр Павлович доложил ему о несчастье, постигшем Хомского, матерно выругался.
— Мало нам убийства — теперь еще внутрибольничный травматизм припаяют. Лестницы, скажут, моете и не вытираете…
Он замолчал и церемонно поклонился Вере Матвеевне, невропатологу — толстой, неопределенного возраста женщине в круглых очках и с мрачным лицом, которая уже несла себя по коридору, поигрывая резиновым молоточком.
3
Получасом позже Прятов ошарашенно разбирал каракули Веры Матвеевны.
— Что же это такое? — спросил он убитым голосом. — Консультация психотерапевта. Зачем же вы назначили? Где мы ему возьмем психотерапевта?
Под диагнозом сотрясения мозга стояли назначения: лекарства, постельный режим две недели и злополучная консультация.
— Больной попросил, и я не имела права ему отказать, — высокомерно ответила Вера Матвеевна, порываясь уйти. — Формально я обязана назначить при наличии жалоб. Плохой сон, тревога, подавленное настроение…
— Да он алкаш!..
— Это не мне решать. Я невропатолог, а не нарколог. Не переживайте насчет психотерапевта — пригласите Ватникова, он прекрасно справится. У него даже корочки есть, на учебе сидел два месяца, лодырничал — пускай теперь отрабатывает…
— Да Ватников знает его, как облупленного!
— Ну так тем и лучше, — удивилась та.
Вера Матвеевна, ничем не отличаясь в этом отношении от простого обывателя, не проводила никаких различий между психиатрами и психотерапевтами. Умом она знала разницу, но в трудовом быту вела себя так, как будто той не было вовсе.
Александр Павлович в очередной раз выслушал объяснение про историю болезни, которая пишется для прокурора.
Он-то запомнил это еще со студенческой скамьи. О прокуроре говорили так часто, что студенческая скамья начинала казаться совсем другой скамьей.
— Формально я обязана, — нудила Вера Матвеевна.
— Да-да, — Прятову не терпелось отделаться от нее, ибо в ее интонациях обозначилось нечто от горестных песен алкогольной бабушки, которую — как сама бабушка полагала, архангелы или бесы — уже увозили по коридору в темную неизвестность.
Качая огромным вздернутым задом, Вера Матвеевна начала удаляться.
Прятов смотрел ей вслед. Тоже ведь горит на работе: своя специальность — свои профессиональные вредности. Например, доисторические носки, потому нервные болезни требуют проверки стопных рефлексов, так что носки с клиента приходится снимать. Добро, если он в уме и снимет сам. А если не в уме, снимает доктор. Двумя пальцами. Бывает, что оба пальца с них соскальзывают — иногда их и вымыть не успеешь, сразу в рот…
Александр Павлович набрал номер Ватникова.
— Мне ужасно, отчаянно жаль, — он чуть не плакал. — Но вам придется зайти… так неловко вас отрывать, но эта невропатолог…
— Зайду, — сухо сказали в трубке. Прятов почувствовал, что его проступок не имеет прощения. Он должен был, неформально обязан был сделать все, чтобы отвертеться от глупого назначения. Он прогибался под обстоятельствами, в которых приличному коллеге полагается стоять насмерть и щадить время и здоровье окружающих.
Выкручивать руки — вот как называются подобные просьбы.
И Ватников уже не однажды, когда его пытались официально склонить к выполнению чего-то
