— А ведь вы правы, — молвил он с неожиданной почтительностью. — Мне кажется, что лечение определенно идет на пользу вашему мозгу.
'Угу', — язвительно засмеялся Хомский, засевший где-то в задней черепной ямке.
— Буду с вами откровенен, — решился начмед. — Я разговариваю с вами лишь потому, что вы в свое время занимались расследованием убийства. Убили человека, которого положили в больницу по распоряжению Дмитрия Дмитриевича. С этой госпитализацией не все гладко. Этого человека искали — по словам Николаева, работники военкомата. А если нет? Если его искал — и нашел — кто-то другой? И Николаеву известно об этом деле намного больше, чем он говорит?
Иван Павлович уставился в пол.
— Дело давнее, — пробормотал он. — Не хочу его ворошить. И я не вижу связи между делом тем и делами нынешними.
— И я не вижу, — с готовностью подхватил д'Арсонваль. — Но она не исключена. Ведь правда? Вы не можете ее исключить?
Ватникову отчаянно хотелось сказать, что подобную связь можно исключить если не на сто, то на двести процентов, но он не хотел терять наладившейся связи с начмедом и так вот сразу разочаровывать его. Ему показалось, что правильнее будет выгадать время.
— У меня разболелась голова, — пожаловался он с напускной стеснительностью: негоже врачу сетовать на свои болячки. — Извините.
Начмед мгновенно оказался на ногах.
— Нет, Иван Павлович, это вы простите меня. Это я растревожил вас, напомнил о неприятных вещах. Отдыхайте, прошу вас.
— Я лучше пройдусь, — возразил ему Ватников. — Чуть погодя. Это освежает и укрепляет.
— Тоже дело! — одобрительно воскликнул д'Арсонваль. — Чем залеживаться, всегда лучше прогуляться. Погодка радует — спасибо Господу хотя бы за это… Ну, всего вам доброго. Мы ведь вернемся к нашему разговору, когда у вас возобновится такое желание, да?
— Непременно, — заверил его Ватников. — Кстати сказать — о следах моего соседа, Зобова. Между которыми, по вашим словам, увеличилось расстояние — он ведь тоже, хоть и с больными ногами, но пытался бежать, вы согласны?
Начмед прижал руки к груди, полуприкрыл веки и медленно кивнул.
…Отделения в 'Чеховке' не закрывались днем (и ночью, как будет сказано ниже) — больница, как- никак, была многопрофильная, отнюдь не психиатрическая, и в ней не пользовались вагонными ключами. Любой, кто имел на то силы, мог выходить за ее пределы, так поступил и доктор Ватников, вооружившись тростью. Не то чтобы у него отказала нога или две, и не так уж ослаб он, однако с некоторых пор, для самого себя незаметно, он обзавелся этой тростью, прихватил ее где-то, бесхозно стоявшую — с ней почему-то он чувствовал себя спокойнее, с ней было надежнее и, может быть, даже возвышеннее, что ли. Вот идет человек; человек сей убог и слаб, но упрям, и в стремлении жить он берется за палку, как бралась за нее безымянная гиперобезьяна, прародительница Дарвина и Энгельса.
Выждав, пока с ухода начмеда пройдет пять минут, он снял фланелевый халат, переоделся в пиджак и брюки, но галстука повязывать не стал: с одной стороны, ему не хотелось окончательно опускаться до уровня местной публики, но с другой глупо было прикидываться, показывать, будто с ним все в порядке — галстук лишь подчеркнул бы недуг, напомнил о нем.
Врачам тяжело болеть, особенно психиатрам. Они многое понимают, предчувствуют и предвидят. Временами Иван Павлович начинал даже смутно догадываться, откуда берется внутренний Хомский, но мысль, уловленная недугом, обрывалась и ускользала.
Одинокий, всеми брошенный — именно так хотелось думать Ватникову — Иван Павлович побрел по отделению, с достоинством опираясь на трость. Ему встречались больные, которых он давно и хорошо знал — неразлучные братья Гавриловы, которые ложились в стационар уже третий раз, потому что им здесь ужасно понравилось; их ноги, некогда переломанные при вышибании на спор бутылки, зажатой в дверях электрички, восстановили былую ходкость; теперь братья свободно передвигались и наслаждались лечением. Поклонился и Каштанов, еще один постоянный клиент — дельтапланерист с хроническим переломом пяточных костей; этот тоже уже ковылял довольно прилично, и с видом знатока кивнул на ватниковскую трость. Алкогольные бабушки давно слились в представлении Ватникова в одну перекошенную харю, и он не делал между ними различий. Он ощущал себя посетителем босховского ада, наполненного презанятными, но всегда одними и теми же дьяволами.
Следующего больного, который ему встретился, Иван Павлович тоже узнал без труда: это был гангстер, который когда-то давно у него лечился. Гангстера тогда положили в реабилитацию ради денег. Никакого заболевания, кроме махрового алкоголизма, у него не было. В великодушии, причиненном белой горячкой, он пообещал вообще купить все здание больницы с отделением вместе и переделать его в публичный дом с Васильевым в роли заведующего.
Как ни странно, он и вправду ворочал какими-то деньгами, что-то химичил. Ходил в тройных носках трехмесячной выдержки, носил грязный свитер, выпячивал пузо, ел бутерброды с колбасой, небрежно относился к лечению. Развлекался в меру сил: воровал медицинские бланки и заполнял их на имя соседа по палате. 'Общее состояние: желает лучшего. Кардиограмма: хреновая'. Он часами просиживал в кабинете Васильева, глядел на того рачьими глазами, чего-то ждал. При первом знакомстве с Ватниковым он с порога вздохнул: 'А я сегодня убил человека. А что было делать? Иначе бы он убил меня…'
Они сошлись достаточно близко, чтобы Ватников попросил его однажды поменять российские деньги на доллары: гангстер пообещал выгодный курс. Он торжественно выдал доллары Ивану Павловичу и рассказал, что банк, которым он закулисно владеет, есть самый надежный из банков. Это был очень известный банк, но называть его здесь не место — тем более, что его, похоже, уже и не существует на свете. В другой раз он, смеясь, посетовал на неприятности, доставленные ему милицией и госбезопасностью. Он допустил промах и взломал их базы данных — Ватников не очень представлял, как гангстер ухитрился это проделать, потому что в те годы даже не никто даже слыхивал про Интернет. Впрочем, люди уровня гангстера уже, вероятно, имели к нему свободный доступ. 'Приехали, — хохотал гангстер. — Вынули пушки вынули: ты что делаешь?!
Наконец, гангстер открылся Ивану Павловичу до конца. Оказалось, что он является членом тайной, глубоко законспирированной организации диверсантов, которых всего человек тридцать по стране. Еще в 70-е годы их специально готовили для совершения глобальных экономических преступлений. Об этом не знает ни одна живая душа, кроме Ватникова, и ему отныне придется держать рот на замке.
'А я-то тебя лечу', — сокрушался Ватников.
Но вот уже прошел мимо гангстер, и пошел Городулин, оджарый, с огромной челюстью и редкими зубами, похожими на колышки, которые спьяну наколотили для долгостроя, он был неизлечимо безумен. Угрюмое помешательство застыло в его выпученных глазах, тоже остановившихся.
По мнению Ватникова — когда у него еще было врачебное мнение — выходило так, что любая конкретизация смысла жизни есть безумие. И чем она мельче, тем безобиднее, но окружающим все равно достается. Идеальным образчиком Ивану Павловичу всегда представлялся пенсионер, изобретающий радио. Однако Городулин направил свою энергию в иное русло. У него был сустав в районе лопатки. У всех имеется такой сустав: лопатка, ключица, плечевая кость. Но Городулин умел им щелкать. Через это дело он думал выхлопотать себе инвалидность и мог, если рассуждать теоретически, преуспеть, потому что тема была очень зыбкая — и так можно решить, и сяк. Но решали все время сяк, то есть не в пользу Городулина.
Ни о чем другом, помимо ослепительной картины будущей инвалидности, Городулин не думал. Его раздевали до пояса и он, как заправский иллюзионист, принимался вращать рукой и гулко щелкать суставом. По-своему, он был прав: не должно же щелкать! С этим щелканьем познакомилась вся больница. Он, торжествуя, щелкал везде. Попутно жаловался еще и на хребет, где что-то срослось, но это уже выглядело не так эффектно. Зато щелчки повергали всех в растерянность. Никто не знал, что с ним сделать и как его вылечить. Никто не понимал, каким образом эти щелчки ограничивают профессиональный потенциал Городулина. А они ограничивали. Он все время сидел на больничном и чаще всего — у Васильева и Ватникова. Собирали комиссии и консилиумы слушать, как он щелкает, приглашали профессора Рауш- Дедушкина, но и тот оказался бессилен. А главный врач Николаев провел на руководящей работе столько лет, что ему чудилось, будто он вообще впервые в жизни видит этот сустав.
