В землянке у Сидоренко было столько народу, что для того, чтобы впустить новых гостей, пришлось двум офицерам выйти.
Угощение, стоявшее на столе, было из ряда вон выходящим. Тут были ветчина, хлеб, водка, сельдь, малороссийская колбаса, соленые огурцы. Всего этого давно уже не было под Измаилом, так как провизия давно иссякла и приходилось пробавляться солдатскими сухарями.
Проголодавшийся Проворов не заставил повторять приглашение и немедленно принялся за еду, но Чигиринский потребовал объяснения.
— Сидоренко, откуда у тебя такое благополучие?
— Как — откуда? Первый маркитант уже прибыл.
— Какой маркитант?
— Как, да ты, верно, ничего не знаешь? Ведь Суворов назначен командующим всеми силами под Измаилом.
— Это и мы слышали, только едва ли это верно: ведь мы отступаем.
— Нет, брат, с Суворовым не отступают; уж где Суворов, там отступления быть не может.
— Да разве он здесь?
— Здесь. Сегодня ночью верхом прискакал один с казаком… прямо из-под Галаца. А утром оттуда явился первый маркитант с провизией. Я перехватил его раньше других — кушай на здоровье.
— Так Суворов с нами?
— С нами, брат, ура!
— Ура-а-а!
— И войска идут за ним.
— Значит, Измаил возьмем!
— Возьмем. Ура!
Суворов под Галацем получил предписание и собственноручное письмо от светлейшего, предоставлявшего ему полную свободу действий под Измаилом с подчинением ему всех находившихся там войск и генералов. Получив такое предписание, давшее ему неограниченные полномочия, Суворов, не медля ни минуты, отправил из-под Галаца из своего корпуса все, что можно было, войска и приказал своим маркитантам тотчас же отправиться под Измаил с провизией, а сам поскакал. Еще с дороги он прислал приказ о возвращении войск, уже начавших отступать.
Из числа войск, находившихся под Галацем, Суворов направил к Измаилу свой любимый, недавно им сформированный Фанагорийский гренадерский полк, двести казаков и охотников Апшеронского мушкетерского полка с тридцатью осадными лестницами и тысячью фашин. Поручив команду над оставшимися полками под Галацем князю Голицыну, сам он поехал с конвоем из сорока казаков под Измаил, до которого от Галаца было около ста верст. Но вскоре нетерпеливый вождь оставил свой конвой и поскакал с удвоенною скоростью в сопровождении всего лишь одного казака.
В ночь на 2 декабря 1790 года Суворов появился под Измаилом, и войска сразу оживились, повеселели и почувствовали бодрость. По всему лагерю уже шло ликование, так как состоять под начальством Суворова было само по себе как бы боевым отличием.
В землянке Сидоренко шумно справляли праздник по случаю прибытия Суворова.
— Где ж вы пропадали, что ничего не знаете? — спрашивали у Чигиринского с Проворовым.
Но ни тот, ни другой, конечно, не объясняли, почему они сидели, забившись в свою землянку, и никого и ничего не видели. Наевшись и разделив общую радость и прокричав еще и еще раз «ура! », они оставили гостеприимную землянку, чтобы уступить в ней место вновь прибывшим офицерам.
— Знаешь, о чем я все думаю? — сказал Проворов, как только они остались вдвоем, — ведь, значит, этот денщик-молдаванин отравил сухари… вот негодяй!
— Нет, — ответил Чигиринский, — я думаю, ты ошибаешься. Тут дело сложнее, и денщик не виноват. Он и сам не знал, что подает нам.
— Но во всяком случае это — дело масонских рук.
— И очень грубое, как, впрочем, и все, что они делают.
— Грубое или нет, а все-таки они действуют, и в достаточной степени поспешно. Что же мы будем делать, чтобы обезопасить себя?
— Да ничего. Будем жить, то есть постараемся быть живы. А главное, что теперь предстоит нам делать, это — брать вместе с Суворовым Измаил.
Так, разговаривая, они дошли до своей землянки. Первым отворил дверь в нее Проворов и, отшатнувшись, сейчас же захлопнул ее.
— Посмотри, — обернулся он к Чигиринскому, — я говорю тебе, что молдаванин — негодяй: он преспокойно растянулся на твоей койке и дрыхнет, точно нас уже нет на свете, и он тут — полный хозяин!
— Погоди, — стал было останавливать его Чигиринский, но Проворов не слушал и снова юркнул в землянку.
Войдя тоже туда, Чигиринский уже застал его за тем, что он безжалостно тряс за плечо лежавшего на койке денщика-молдаванина. Последний мотался в руках Проворова из стороны в сторону, не подавая признаков жизни.
— Да, кажется, он умер! — в ужасе воскликнул Сергей Александрович, не оставляя денщика.
— Вот видишь, — сказал Чигиринский, — я был прав, говоря, что бедняга не подозревал, что принес нам отравленное угощение. Видишь? — И он указал на зажатый в пальцах правой руки денщика сухарь.
— Он отравился и умер!
— Опять решение слишком скорое! — улыбнулся Чигиринский. — Пусти! — Он отстранил приятеля и, нагнувшись к молдаванину и положив ему на лоб руку, спросил тихо и очень ласково: — Ты можешь отвечать мне?
Тут Проворов увидел нечто, как ему показалось, сверхъестественное: губы денщика зашевелились, и он, продолжая спать, ответил:
— Да!
— Ты не успел еще отведать сухарей и сбитня?
— Нет.
— Значит, мое приказание тебе заснуть было сделано вовремя.
— О да!
— Ты, значит, не знал, что сухари и сбитень отравлены?
— Нет.
— Но теперь ты видишь это?
— Да! — отвечал сонный.
— А ты можешь увидеть, кто отравил их?
— Нет.
— Постарайся!
На лице молдаванина выступило выражение усилия.
— Не могу, — произнес он.
— Смотри на сухари! Где они лежат?
— На тарелке.
— Кто их положил?
— Я.
— Они еще без яда?
— Да. Несу тарелку и чайник со сбитнем к вам. Меня встречает важный господин.
— А! Что он делает?
— Он спрашивает меня, как пройти к вам. Я ему говорю, что вот несу для вас сухари и сбитень и что он может идти за мной. Он видит, что у меня расстегнута пуговица, и говорит, что в лагерь приехал сам Суворов, что он очень строг, если он увидит мою расстегнутую пуговицу, то велит расстрелять меня, — он такой строгий и так стоит за дисциплину. Я не могу застегнуть пуговицу, у меня в руках чайник и тарелка с сухарями. Важный господин предлагает мне подержать чайник и сухари — он такой добрый и спасет меня от гнева Суворова, который ходит уже по лагерю. Я даю ему чайник и тарелку и отворачиваюсь, чтобы
