его лицо было непроницаемо. Поэтому я снова сникла.
— И что еще ты скрыла от своих лучших друзей? — продолжала бушевать Маруся, но неожиданно была прервана Саниным:
— Он сознался?
— Или отпирается? — добавил Манин.
— Отпирается. Только теперь его признание нам не нужно. Улик достаточно.
— Вы сказали улик? Во множественном числе, я правильно поняла? — встрепенулась я.
— Именно во множественном. Дело в том, что я провел очную ставку. Свел его и вахтершу, что дежурила в тот день, когда было совершено второе убийство. И она вспомнила, что он выходил из проходной около 7.
— А Вася что на это отвечает?
— У него одна песня. «Я плохой» называется, — махнул рукой Геркулесов.
— Так все палец сосет? — поинтересовалась я.
— Сосет, иногда еще и в носу ковыряет. Я даже опасаюсь, что если адвокат потребует провести обследование на вменяемость, врачи признают его того, ш-ши, — и он вновь, свиснув, покрутил у виска.
— А, может, он косит под психа? — встрепенулась Маринка. — Я что-то раньше не замечала, что он такой уж ненормальный.
— Да, точно! — вскочила Княжна. — Он придуривается!
— Логично, — степенно пробасил Кузин, не замечая, что начал крениться на левый бок.
— И мне Вася всегда казался нормальным, — поддакнул Лева. — Таким же, как мы все.
Мы захрюкали, сдерживая смех. Это Лева-то нормальный! Надо же иметь такую манию величия.
— Я не знаю, правы вы или нет, но сели дело дойдет до суда, мы его под орех раздавим, — воинственно рыкнул Геркулесов.
Все посмотрели на Коленьку с уважением, а Маруся еще и придвинулась поближе, дабы удобнее было заглядывать ему в рот. Но их идиллию испортил ненасытный начальник.
— Ещ-щ-ще по одной? — предложил Кузин, уже почти из-под стола.
— Е-щ-ще, — согласился Серега.
— А нету, — потрясла перевернутой бутылкой Эмма Петровна. — Ни капли.
— А спирт? — громыхнул Зорин.
— Этого добра полно, но мы как-то не очень, — залепетала я, внутренне содрогаясь от предчувствия, что нам уже ничего не поможет избежать этой дегустации.
— Да вы че! Это же спи-и-ирт! Настоянный на апельсиновых корках, — Санин даже причмокнул.
— Он вонючий, — скривилась я.
И тут меня предали!
— Да ладно, наливай, — хихикнула Княжна.
— Ваше величество, вам предлагают не «Дом Периньон», а спиртягу, сучок по-нашему.
— А! — беспечно махнула рукой Ленка. — Авось не отравимся. Наливай.
Вот после этих слов Геркулесов от нас и сбежал. Зато все остальные остались и благополучно опорожнили литровку.
Когда последняя капля этого пойла осела в чьем-то луженом желудке, вечеринка закончилась.
Вечер
Подарки ко дню рождения
Мужики уже разбрелись домой, а мы все мыли посуду. Как нас угораздило загадить такое количество тарелок и ложек — не ясно. Ко всему прочему, какой-то свин перепачкал стену шпротами, и нам пришлось ее отмывать с мылом.
— Лель, — весело окликнула меня Маринка.
— Чего? — хмуро отозвалась я, вываливая из сахарницы очистки апельсина. Терпеть не могу убираться, а тем более расчищать «авгиевы конюшни»
— Левчик-то в тебя втрескался.
— Похоже на то.
— Рада? — хихикнула она.
— Безумно, — буркнула я и с ужасом уставилась на свои длиннющие ногти, под которые забился жир.
— А чего так безрадостно? — оторвалась от горы грязных ложек Маруся. — Разве плохо, когда тебя любят?
— Конечно, хорошо. Особенно, когда тебя любит вот такой, — я кивнула головой в сторону Джоржа Клуни, томно улыбающегося со стены.
— На всех не наберешься, — встряла Эмма Петровна. — Да и зачем тебе такой? Чтобы баб от него гонять поганой метлой?
— Да! — поддакнула Маруся. — Лева тоже неплохой. Вон какой щедрый. Духи тебе купил, — она мечтательно закрыла глаза, — французские.
— Лучше бы посуду за собой помыл! — в сердцах воскликнула я. — Или помог хотя бы.
— Не мужское это дело, — стряхнув с себя томность, ринулась на Левкину защиту Маруся. Она всегда становилась похожа на разозленного бультерьера, когда мы пытались ославить какого-нибудь, пусть и плохонького, представителя мужского пола.
— А ведра тяжелые таскать? Тоже не мужское? — рявкнула я, приподнимая пластиковое ведро до верху наполненное грязной водой.
— Но он же не знал…
— Не знал он. Не знал… — Забубнила я, выруливая из комнаты.
Так называемые помои (то есть остатки чая, супа, воду из-под грязной посуды) мы обычно выливаем на улицу, потому что вылей мы их в раковину, она тут же засорится, а слесарей мы не дождемся, бог знает сколько времени. По этому, выйдя из комнаты, я потащилась через фойе на задний двор, дабы полить жирной водицей растущую прямехонько около крылечка сосну.
— Еще работаете? — весело окликнул меня ОМОНовец, дежуривший у проходной.
— Ага, — кивнула я, пыхтя от натуги. Я, видите ли, ничего тяжелее сумки носить не привыкла.
— Помочь?
— Не-е-надо, — прокряхтела я в ответ, отказавшись от помощи из чистого бабьего упрямства.
До двери, ведущей на задний двор, я все-таки доковыляла. Распахнула ее ногой, вцепилась в ручку ведра двумя руками и почти вытолкнула его на крылечко. Ф-у!
Вот и сосна — пышная и высокая (не иначе наши ежедневные поливки оказывают на нее такое живительное действие). А вот ведро — тяжелое и грязное, из которого надо вылить под пышную, высокую ель. А вот два несчастных метра, которые надо преодолеть, чтобы вылить тяжелое и грязное ведро под пышную высокую ель.
И как их преодолеть, если руки уже отваливаются? Естественно, надо отдохнуть, набраться сил. А пока я отдыхаю, пусть другие домывают посуду.
Обрадованная этим мудрым решением, я вольготно привалилась спиной к стене и застыла, рассматривая пейзаж.
Погода стояла прекрасная. Не было ни ветра, ни дождя. Так что дышать воздухом можно было без всякой боязни простудиться. Я осмотрела внутренний двор института, с его складами, мощными тополями, асфальтовыми дорожками, грудами строительного мусора, бачками с мазутом. Окинула взглядом само здание, на удивление бестолковое — длинное, извилистое, с множеством коридоров, входов, дверей, пожарных лестниц, с галереей, соединяющей два корпуса, с бомбоубежищем, располагающимся под этой самой галереей. Раньше, видимо, в нашем «Нихлоре» народу трудилось раз в 5 больше, не зря же Советское государство отгрохало эдакую махину, теперь же больше половины окон заклеены газетами, многие двери заперты на висячие замки, самые дальние комнаты второго корпуса и вовсе захламлены и заброшены. Мы, конечно, в столь дикие места не забредаем, туда просто-напросто очень трудно забрести, так как ходы перекрыты, но если постараться…
К чему я все это? А к тому, что здание нашего НИИ с прилегающими к нему обширными владениями —
