глазами, увидел женщину с морщинами вокруг глаз и прядками седых волос. Прежде точеная, стройная фигура расплылась. В общем, она постарела – а значит, постарел и он. Куда приятнее каждое утро любоваться свежим молодым личиком, чем морщинистым лицом старой жены, напоминающей тебе о Том, что ты смертен. Все мы крепки задним умом, как говорится в пословице. Только теперь Софи поняла, что сейчас, как и тогда, Мэтью оказался на перепутье. Тогда он выбрал ее. Сейчас – Хелен.
Софи никогда не верила в карму или рок. Она была слишком здравомыслящей, чтобы вестись на оккультные течения типа нью-эйдж. Но даже она вынуждена была признать, что есть некая справедливость в том, что случилось с ней. Она расплачивается за зло, которое причинила Ханне. Она гадала, что бы подумала Ханна, если бы после стольких лет обо всем узнала. Наверное, обрадовалась бы – решила, что одержала маленькую победу. Может быть, и она, Софи, успокоится через какое-то время – когда Мэтью бросит (а он наверняка бросит!) и Хелен.
Глава 8
Каждый день Хелен узнавала о Мэтью много нового. Как правило, открытия не были особенно приятными.
Оказывается, он красил волосы. Честно говоря, она догадывалась об этом, но потом увидела на полочке в ванной бутылочку краски для волос «Для мужчин» и поняла, что он отбросил всякое притворство – во всяком случае, перед ней.
Он носил тапочки. Не шлепанцы и не старые мокасины, а именно тапочки. С меховой опушкой.
Он шумно зевал. Почему она раньше не замечала? Неужели за четыре года он никогда не зевнул при ней? А может, просто сдерживался, подавлял себя, понимая, что подобная невоспитанность раздражает?
По вечерам, прежде чем лечь спать, он готовил себе одежду на завтра. Хелен сама не понимала, почему эта привычка Мэтью так ее бесит. На самом деле, наверное, он поступал вполне благоразумно, но при виде его аккуратно сложенных рубашек ей делалось так… неуютно… как будто его жена обычно делала это для него, или готовить одежду на завтра его научили в частной школе. Хелен так и подмывало измять его завтрашний костюм или подсунуть неподходящую рубашку, чтобы вывести его из равновесия. Раз приготовив одежду на завтра, он неизменно надевал ее. Если, например, накануне вечером было холодно, а утром неожиданно теплело, он все равно носил свитер, приготовленный с вечера.
У его машины было имя. Имя. У его Машины Было Имя. Хелен знала, что в семьях, где есть дети, такое случается часто, но, когда однажды он, забывшись, сказал ей: «Пойдем к Дейле», она вытаращилась на него, разинув рот – Мэтью даже показалось, будто ее хватил удар. Когда Хелен в конце концов взяла себя в руки, то в изысканных выражениях попросила его больше никогда не очеловечивать неодушевленные предметы в ее присутствии. Никогда. Больше. Не. Очеловечивать!!!
– Прости, Хелли, – кротко проблеял он – ну прямо барашек.
– И не называй меня Хелли. Я ненавижу, когда ты меня так называешь.
– Я всегда называл тебя Хелли, – заупрямился он.
– Точно.
На работе никто не обратил внимания на перемены во внешности Мэтью. Ну, разве что рубашки были не такими безупречными. И на утреннем совещании в среду он вдруг всполошился, поняв, что не скопировал из памяти домашнего компьютера бизнес-план, разработанный во время рождественских каникул.
– Я позвоню Софи и попрошу ее скинуть бизнес-план по электронной почте, – с готовностью предложила Дженни.
– Нет!!! Ни в коем случае! Ее… ее нет дома. Дома сейчас никого нет. Не важно, я все помню.
Поскольку он был мастером своего дела, то провел переговоры с клиентом без запинки – придумывал все на ходу. И все же он понимал: Дженни заметила, что с ним неладно. А его попытки подластиться к ней лишь укрепили ее в своих подозрениях.
В тот вечер Хелен оглядела свою когда-то безупречную, чистенькую гостиную критическим взором.
– Ты забыл свой ноутбук?
Она сунула руку в ближайшую коробку.
– Ты не забыл взять… игрушечную машинку… но ты забыл свой компьютер?!
– Она старинная. Коллекционная. Она еще покопалась в коробке.
– Тут их сотни. Сколько тебе лет – восемь?
– Они стоят целое состояние.
– Господи, Мэтью! Что ты собираешься с ними делать, открыть магазин?
Он явно обиделся, и Хелен стало жаль его, но раздражение взяло верх. Крутанувшись на каблуках, она вышла из комнаты. Она приняла долгую ванну, и, когда вышла в гостиную, вещи Мэтью были аккуратно сложены в углу, а сам он стоял на кухне, помешивая что-то на плите. Выглядела его стряпня не слишком аппетитно. Когда она вошла, он радостно улыбнулся и махнул ей лопаткой, словно напрашиваясь на комплимент.
– Почти готово. Любишь китайскую кухню?
– Обожаю.
Он живет у нее всего три дня, а Хелен уже хочется остаться одной – разогревать любимое карри в микроволновке, бродить по дому в пижаме без всякой косметики, есть и смотреть телевизор. Ей хотелось наливать себе вина, сколько хочется, не делая вид, будто она пьет только за компанию: «Не хочешь ли еще?» – «Не знаю, а ты?» – «Я буду, если ты будешь». Ее родители проводили так целые вечера. Вежливость – суррогат великой страсти…
Они сели за стол. Разговор не клеился. О чем они говорили раньше, черт побери? Хелен закатила глаза, демонстрируя, будто в восторге от его стряпни (на самом деле вкус был отвратительный), а Мэтью отважно пытался заполнить тишину беседами о работе, которых они всегда успешно избегали.
Хелен поняла, что с нее довольно.
– Может, включим телевизор?
– За едой-то? – Он скорчил такую гримасу, будто она только что предложила поставить на стол помойное ведро.
– Просто чтобы помочь нам немного расслабиться. Посмотрим какую-нибудь ерунду, отключимся от работы. Но я не настаиваю.
– Нет, если ты хочешь, то включай.
– Нет, нет, все в порядке. Не будем, если ты не хочешь. – Черт, подумала она, вот и приехали. «Ты первый». – «Нет, ты». – «Нет, ты». – «Нет, в самом деле, ты». Неужели так пройдут следующие сорок лет?
– Ты права, – сказал он. – Что плохого в том, чтобы включить телевизор? Просто мы с Софи не разрешали детям смотреть… – Он осекся, словно сказал слишком много, затем встал и включил телевизор в углу. Они закончили ужин молча, за просмотром канала «Культура». У Хелен не хватило духу сказать: «Переключи. На другом канале может быть что-нибудь получше».
В следующие дни Хелен поняла: как бы нелегко ей ни приходилось, Мэтью физически не способен признать, что принял неверное решение. Ему тяжело, и единственный способ не сорваться – убедить себя в том, что он пошел на этот шаг ради великой любви.
Так что, когда она приготовила на ужин недожаренного цыпленка с пригоревшими овощами, он улыбнулся и сказал:
– Я собираюсь поучить тебя готовить, – так, словно ей было восемь лет.
Когда она рассказала ему, что ей нравится восемнадцатилетний юнец из магазина деликатесов, он так хохотал, что она испугалась, что ей придется его реанимировать.
Когда она брила ноги в душе и оставила крошечные волоски вокруг ободка раковины, она поймала его на том, что он насвистывает, убирая за ней.
И чем больше он трудился, чтобы показать, как сильно ее любит, тем сильнее ей хотелось от него избавиться. Наверное, психологически все вполне объяснимо; может быть, он подсознательно только и ждет, что она оттолкнет его от себя, потому что в детстве его ненавидели собственные родители… А может, она нарочно испытывала его терпение, проверяла его на прочность. Сколько он способен выдержать? А может, она на самом деле хочет от него избавиться, потому что он больше не привлекает ее как мужчина? С
