ему стало так страшно, что он принялся умолять мальчика:
— Добрый Петрушка, не оставляй меня! Я знаю, что сделал много зла, но я заглажу свою вину. Я помогу тебе и твоим друзьям. Помоги мне вернуться в город, и там я тебя отблагодарю.
— Нет, нет. Не надо мне твоей благодарности. Ты злой и несправедливый.
Судья собрал последние силы и сел.
— Выслушай меня. Я никогда больше не буду служить Формалаю. Ты знаешь, я служил ему верой и правдой. Я выполнял все его приказы. Но ты сам видишь, как Формалай наградил меня за мою верную службу. Я никогда этого не прощу ему. Поверь мне, Петрушка, я не буду судьей. Я пойду работать садовником или стану кузнецом, как Игнат.
— Гав! Гав! Не верь ему! — зарычал Тузик. — Он обманет тебя.
— Не надо верить, Тузик прав. — Петрушка хотел привязать судью к лошади, но в глазах его было столько мольбы, а слова звучали так печально и искренне, что мальчик все-таки поверил ему. Тот, кто сам честен, всегда верит в честность других.
В ЛОЖБИНЕ
Петрушка помог судье почистить костюм и приклеил смолой оторвавшиеся волосы. И когда судья немного отдохнул, они пошли по тропинке, извивающейся по лугу.
— Куда мы идем? Я готов помочь тебе, но не знаю чем, — сказал судья.
— Я иду искать Аленку, дочь кузнеца, искусную рукодельницу. Генерал Атьдва приказал ее бросить в море.
— Я пойду с тобой, — с готовностью отозвался Нашим-Вашим. — Вдвоем мы найдем ее быстрее.
Они шли весь день, а когда солнце стало прятаться за дальним лесом, уставший Петрушка предложил отдохнуть.
— Нужно устроиться на ночлег, — согласился судья. — Вон там, в ложбине, есть деревья, под которыми можно укрыться от дождя. Мы соберем валежнику, разведем костер.
Петрушка посмотрел, куда указывал судья, и ему понравилось это место. Ласковый ручеек журчал между кустами орешника. Несколько лип и берез приветливо шумели, и мальчику казалось, что они приглашают в гости. Петрушка и судья принесли хвороста, разожгли костер и долго сидели, глядя на огонь. Когда стало совсем-совсем темно. Петрушка сказал:
— Тузик, посторожи нас, чтобы никто не тронул.
— Гав! Гав! — отозвался Тузик. — Всегда готов сторожить.
Петрушка уснул, едва его голова коснулась травы. Судья тоже, казалось, спал. Стояла такая тишина, что слышно было только легкое потрескивание угольков костра да тихое посапывание Петрушки.
Сначала Тузик зорко следил за каждым движением судьи; он все еще не верил этому спутнику. Но время шло, а судья не двигался с места. «Может быть, и правда, он решил больше не служить Формалаю, ведь Формалай поступил с ним очень жестоко». — Тузик прижал одно ухо к земле и закрыл один глаз, а вторым все еще недоверчиво поглядывал на судью.
Костер догорал. Снопы искр уже не сверкали звездами в темном небе. Угли покрывались серым налетом пепла.
Вдруг судья поднялся. Тузик мгновенно тряхнул ушами и уставился на него: «Если он бросится на Петрушку, я вцеплюсь ему прямо в нос».
Но судья спокойно нагнулся к костру и подул на потухающие угли. Огляделся, разыскивая хворост. Хвороста нигде не оказалось.
— Тузик, пойдем хворосту наберем. Пусть Петрушка поспит подольше.
Собака замахала хвостом и побежала вперед. Она не лаяла, потому что боялась потревожить сон мальчика.
— Пойди сюда, — вполголоса позвал судья. — Давай я привяжу тебя на поводок. Очень темно, не вижу, куда идти. А ты поведешь меня туда, где лежит хворост. Перед рассветом всегда прохладно, и нашему Петрушке будет холодно.
«Какой он, оказывается, заботливый», — подумал Тузик, поднял голову и тут же почувствовал, как сильные пальцы сдавили ему горло. Он попытался залаять, но не мог, попробовал вырваться, оцарапал судье руку и чуть не откусил нос. Но разве мог такой небольшой пес справиться с сильным и рослым судьей.
Зажав собачью голову между коленями, судья поводком опутал дергающиеся лапы. Потом снял с себя пояс, стянул Тузику челюсти, оставил пса на земле и пошел обратно к костру. Судья содрал с молодой липы лыко и, как веревкой, связал им спокойно спящего доверчивого Петрушку по рукам и ногам.
ПО СТАРОЙ ПРИВЫЧКЕ
Судья вырыл яму, затащил туда связанного Петрушку, навалил сверху тяжелые камни.
— Теперь уж ты пропадешь, проклятый мальчишка! Никто тебе не поможет, а я снова стану царским судьей.
Он очень скучал без своих судебных заседаний и дни и ночи мечтал осудить кого-нибудь и вынести суровый приговор.
Судья вернулся к собаке и за шиворот перенес на поляну, где пылал костер.
— Я буду тебя судить.
— Я не совершил никакого преступления… — жалобно тявкнул Тузик.
— Ты нарушил закон нашего государства, нарушил честное собачье слово, оцарапал мне руку и чуть не откусил нос, — отрезал судья и стукнул по земле палкой, как будто она была судейским молотком. — Я заплатил за тебя двадцать монет и стал твоим хозяином. Ты должен был делать то, что я приказывал. А ты не выполнил своего долга.
— Здесь нет свидетеля, — взвизгнул Тузик, который слышал от самого Нашим-Вашим, что в суд обязательно вызывают свидетеля.
— Будут свидетели, — не растерялся Нашим-Вашим и поймал скакавшего кузнечика.
Он, царский судья, привык заставлять свидетелей говорить то, что нужно ему, Нашим-Вашим.
Схватив кузнечика за крыло, судья поднес его к носу собаки. Тузик раскрыл пасть и лязгнул челюстями. Судья отдернул руку, а кузнечик оказался в пасти собаки, которая тут же проглотила его.
— Нет твоего свидетеля, — пролаял Тузик.
Судья поймал второго кузнечика. На этот раз он держал его далеко от собаки.
— Эй, свидетель, поклянись говорить правду, чистую правду.
Кузнечик неразборчиво застрекотал.
— Яснее говори! — прикрикнул судья. — Ты знаешь, что Тузик любит Петрушку? Ты это видел?
— Чик-чирик! Чик-чирик! — прострекотал кузнечик. — Я видел, как собака лизнула Петрушку в нос и положила лапы ему на плечи. Чик-чирик!
— Можете идти, свидетель.
Нашим-Вашим отпустил кузнечика, и тот, освободившись, метнулся в кусты.
— Следующий свидетель, — солидно продолжал судья, взмахнул рукой и поймал стрекозу. Она испуганно забилась в его руках, затрепетала крылышками и нежно зазвенела:
— Я подтверждаю слова кузнечика.
— Достаточно, свидетель, лети прочь!
Стрекоза блеснула на солнце крыльями и улетела к ручью.
— Теперь объявляю приговор, — сказал судья. — Я мог бы повесить тебя или закопать в землю, я мог
