небольшой базарчик, и к нему тянулись женщины с кошелками. На пыльном пустыре подростки играли в волейбол через веревку…
Сейчас проспект Дар-уль-Аман был пуст.
Низкий гул и погромыхивание, доносившиеся с востока, то стихали, то возобновлялись с новой силой.
Потом со стороны центра города показались два танка. Это были Т-55 — старые добрые советские танки. За ними бодро катил зеленый грузовик.
Первый танк с грохотом миновал переулок, проехал мимо посольства и свернул в следующий. Там он, уже невидимый, продолжал реветь, дымить и лязгать.
Второй остановился на ближнем перекрестке и стал задумчиво водить дулом пушки. В какой-то момент Плетнев увидел абсолютно круглое жерло ствола, и это означало, что если танк сейчас пальнет, он погибнет от прямого попадания снаряда.
Грузовик встал чуть поодаль. Из кабины выбрался офицер. Из кузова — десятка полтора расхристанных солдат. Лейтенант дал команду, и они неровно построились у борта.
— Вот, бляха-муха, — с непонятным выражением сказал Голубков. — Кажись, помощнички.
Плетнев перебежал от своего гнезда к нему и залег рядом.
Между тем танк снова заревел, пустив целую тучу удушливого сизого дыма, загромыхал, залязгал, содрогнулся, с натугой повернул и двинулся следом за грузовиком. Въехав в переулок, он снова страшно дернулся, затем повернул башню, уперся пушкой в забор, замер в этом положении и заглох.
— Что это они? — удивился Голубков. — С головой не дружат?
— Да уж какая тут дружба, — пробормотал Плетнев.
Из танка выбрался маленький чумазый механик. Он раскрыл моторный отсек и некоторое время смотрел внутрь. Затем стянул шлем и в явном недоумении почесал затылок. После чего спрыгнул на землю и сел у гусеницы.
— Должно, сломался, — заметил Голубков.
Плетнев хмыкнул.
Из кузова грузовика уже летел шанцевый инструмент.
Лейтенант ударил каблуком прокаленную солнцем глину — от сих! Прошагал метров пятнадцать и снова ударил — до сих!
Солдаты лениво разобрали лопаты и принялись рыть окоп вдоль дувала.
Голубков повернул голову и посмотрел на Плетнева.
— Сань, они чего? Почему вдоль? Они куда стрелять будут? В наш забор?
— Это все понарошку, — пояснил Плетнев. — Ты не переживай.
— Во, бляха-муха, — пробормотал он, в состоянии некоторого потрясения возвращаясь к пулеметному прицелу. — Сдурели!
Офицер направился к танку. Механик уже успел задремать и, когда офицер пнул его, вскочил с заполошным видом. Офицер начал требовательно орать. Механик разводил руками, многословно отбрехивался и показывал на танк — видимо, как на пример никуда не годного механизма. А то еще тряс перед носом офицера вытянутым вверх указательным пальцем.
— Это не ишака водить, — рассудительно заметил Голубков. — Шайтан-арба, понимать надо. А что он ему все палец показывает?
— Может, у него снаряд всего один? — предположил Плетнев. — Или он сам один?
Офицер обозлился и принялся с размаху лупить механика по физиономии. Тот некоторое время закрывался и уворачивался, а потом завыл и сел возле гусеницы. Офицер еще пару раз его пнул, после чего потерял к нему всякий интерес.
— Так и есть. В одиночку приехал.
— Кто?
— Да вот этот, чумазый.
— По идее, в экипаже четыре человека, — заметил Голубков. — Командир, стрелок, радист и механик-водитель. Так?
— Так, — подтвердил Плетнев. — Но это по идее. Возможно, они этой идеи не знают. Сам видишь: чумазый един. В четырех лицах.
— Да-а-а… — неодобрительно протянул Голубков. — Во, бляха-муха, бардак! И технику довели. Да и техника-то, конечно…
И он пренебрежительно сплюнул.
Плетневу стало обидно. Он на таком весь первый курс ездил!
— Что — техника? — переспросил Плетнев.
— Да техника, говорю, допотопная, — разъяснил Голубков. — Т-55. Это ж курам на смех.
— Курам на смех, говоришь?
Похоже, в голосе Плетнева слышалась скрытая угроза.
— Ты чего? — спросил Голубков, снова отрываясь от прицела.
— Да ничего, — с сердцем сказал Плетнев. — Понимал бы чего в технике! Товарищ капитан!
— Ну? — отозвался Раздоров из своего гнезда.
— Разрешите разобраться! Я в секунду.
Раздоров повернул голову и задумчиво на него посмотрел. Потом сказал:
— Валяй. Только без членовредительства.
Плетнев спустился с крыши, миновал КПП и обогнул угол забора.
— Чего у тебя тут?
Механик воззрился на него в совершенном недоумении.
— Что ты вылупился, баран! Русского языка не понимаешь?
Чертыхнувшись, Плетнев влез в люк водителя. Первым делом следовало посмотреть, поступает ли топливо.
Топливо не поступало. Значит, либо его нет вовсе, либо неисправен топливопровод.
Для разрешения этого вопроса есть щуп… ага!.. В баках горючее было.
Он выбрался на волю.
— Слышь, ты, урюк! Где инструмент?
Урюк что-то радостно залопотал в ответ. Простодушное выражение его круглого лица неопровержимо доказывало, что говорить по-английски с ним тоже совершенно бесполезно.
Плетнев взобрался на броню и, огибая башню, направился к трансмиссии.
— Где инструмент, говорю!
И помахал рукой, имитируя движение гаечного ключа.
Афганец радостно рассмеялся.
— Ключи! — раздраженно крикнул Плетнев, поднимая решетку трансмиссии. — Не соображаешь?!
Механик снова просиял и что-то ответил, отрицательно помотав головой, — похоже, поклялся, что денег у него нет ни копейки!..
— Вот болван! Был бы я твоим командиром, я б тебе еще не так ввалил!..
Рожа у Плетнева все-таки была довольно грозная. Механик сжался, и его безмятежная улыбка потускнела и затуманилась.
Ключ нашелся прямо там, возле фильтра. Закрыв кран топливопровода, Плетнев отвернул фильтр и несколько раз мощно дунул. Потом поставил на место и снова открыл кран.
Пробираясь на водительское место, он представлял себе, о чем толкуют Голубков и Раздоров, наблюдая за ним с крыши. «Ишь, бляха-муха, неймется ему,» — бормочет небось Голубков. «Ну а что ж, активный боец…» — меланхолично отвечает Раздоров. «Не заведет он эту рухлядь, — вздыхает Голубков. — Не заведет. Вон, гляди-ка, у них и танкистов толком нет». — «Может, и не заведет, — соглашается Раздоров. — А может, и заведет… А танкистов у них точно не хватает. Симонов говорил…» — «Вообще, бляха-муха, неубедительные вояки, — замечает Голубков. — Можно косой косить». — «Да, — соглашается Раздоров. — Эти какие-то недоделанные. Похоже, из хозвзвода. Но вообще-то с афганцами на узкой дорожке лучше не встречаться. Они войну туго знают». Некоторое время молчат. «Жрать хочется,» —
