что составляло магическую силу его самого. Севильи. Вот она, в-группа! Вот что бывает с ее жертвами.
И что? Отбиваться? Севилья дернулся было начать обрывать все присосавшиеся к нему линии, и вдруг остановился. Он понял….
Драться? Воевать? Тратить свою силу? Не-е-ет. Он даже рассмеялся от того, каким простым и одновременно жутковатым оказался выход. Ему же все сказали в самом начале.
Севилья собрал в горсть пучок травы… и не стал его срывать. Наоборот. Он позволил всем этим линиям свободно протечь через его сознание, через его естество, через его суть. «Я свой», почти ласково и почти веря в это, прошептал Севилья, «Я не враг». И все получилось. Стебли травы перестали льнуть к его ногам. Перестали стараться прекратить узор под названием «Севилья». Он сам стал узором. Частью узора. И он увидел другой мир. Яркий, четкий, живущий своей, отличной от его, жизнью. Он видел огромные лапы стоящих на нем Тварей. Он видел других Тварей, распластавшихся на странно знакомой серебристой мембране. Он чувствовал узоры, много узоров, но все они боялись подойти к нему. И он увидел пять фигур, бредущих через него. Он даже различил лица. Фигуры были свои. Их вел «ворс», а «ворс» не надо было атаковать, с ним все в порядке.
Севилью настолько захватило это чувство единения, что он чуть было не остался в этом узоре, чуть было не поверил, что все идет так, как положено. В последний момент, уже соскальзывая сознанием по свободно текущим через пространство линиям, он очнулся. Перепугался, но тут же остановился. Нельзя. Ему нельзя дергаться. Он свой, это его поляна, его узор, его воля и его сила. Теперь всего лишь надо включить в эту вязь линий пять бредущих впереди фигур.
Севилья встал на ноги и пошел вперед. Теперь ему никто не мешал.
– Стой, – негромко позвал Севилья, кладя руку на плечо Сержанта.
Можно было все сделать и молча, но Севилье очень хотелось разрушить вселенское молчание, висевшее вокруг. Твари, вольды, Лепестки, могильник – все молчали. Смотрели и жали. Каждый своего. И эта тишина была невыносима.
Сержант послушно остановился. Ура, работает. Севилья, было, обрадовался, но тут же прогнал ненужные эмоции. Конечно, работает, по-другому и быть не могло. Это ведь свои, это свои, это не враги.
Севилья все повторял и повторял эту фразу, словно уговаривая узор. Шаг за шагом уводя Сержанта обратно. Нет, он не стал снова бороться с «ворсом», входя в противоречие с задачами, заложенными в узор. Зачем? Наоборот, он встроил Сержанта в него. Показав настороженным линиям, что вот это образование не враждебно никому.
И узор травы сам стал помогать ему, выталкивая Сержанта из себя, как неразумного щенка, забравшегося туда, где ему не место. Севилье всего лишь осталось задать направление.
«Ворс»? Вот с ним пришлось повозиться. Ему не объяснить, что Сержант свой. Для него не было своих. Но и тут помогла трава. Построение «ворсинок» было очень похоже на построение стебельков травы. Те же принципы, те же окончания, те же векторы. Складывалось ощущение, что эти два узора творил один мастер. Хотя, наверное, так оно и было, иначе как объяснить нейтралитет травы по отношению к «ворсу»?
Севилья отбросил ненужные сейчас мысли. Потом, позже. Сейчас важно другое. Если он прав в своих предположениях, то этими ворсинками можно манипулировать. Смотря на «ворс» так же, как на траву, Севилья потянулся к опушённым линиям, которыми был покрыт Сержант. И провел по ним, не стирая, как делал до этого, а оставляя в целости и сохранности каждую маленькую линию. Не ломая, но задавая новое направление. После воздействия Севильи все ворсинки начинали смотреть в другую сторону. Топорщась, уже не выглядя единым ровным покрытием, но они все равно меняли течение магии, задавая своему объекту новое направление.
И Сержант развернулся. Есть! Работает! На радостях Севилья отпустил линии, и ворсинки тут же приняли первоначальное направление. Э-э, нет, так не пойдет. Севилья опять взялся за непослушный узор. Сержант от всех этих движений заметался туда-сюда, как марионетка, у которой перепутались нитки. Ну, всё, вроде, получается. Взяли. Севилья вцепился в линии «ворса», не оставляя ни одного шанса для непослушания. Шаг, другой, третий. Все быстрее и быстрее. Трава послушно выстилала перед ними ровную дорожку, заботясь о неразумных детях. Последние метры перед краем травяного поля они преодолели почти бегом.
– Демаг на него, быстро, – отрывисто бросил Севилья, выталкивая Сержанта за пределы узора. Убедился, что магиприпас благополучно болтается на шее у спасенного, – и прыгнул обратно в траву. У него таких еще четверо.
Пот заливал глаза. Ноги еле двигались, из последних сил перемещая как будто налитое свинцом тело. Ветер, все это время бесновавшийся в деревьях и заставлявший зеленое море ходить волнами, вдруг стих. Сквозь истончившиеся тучи пробилось немного света, и закрытая со всех сторон поляна превратилась в баню, наполненную запахом цветущего разнотравья. Где-нибудь в другом месте и другое время Севилья бы получил искреннее удовольствие от окружающего мира. Но не здесь: вымершее поле все так же оглушало настороженной тишиной. И не сейчас: последний оставшийся торк неспешно брел … к одному из замерших Пауков.
Это противоречило всему, что рассказывал о могильнике Айонки. Фон гнал своих жертв в могильник. Или все-таки к Пауку? Который и сидел в могильнике? Но почему тогда они его не нашли в тот раз?
Нога неловко подвернулась, и Севилья чуть не растянулся на ровном месте. Всё, все умствования – потом. Сейчас дело. Осталось чуть-чуть. Самое сложное.
Вернув на место Сержанта, Севилья бросился догонять аталь и глемма, которые ушли дальше всех. Он справедливо рассудил, что если начать с конца, то первая пара, предоставленная сама себе, может и успеть дойти до конечной точки, назначенной «ворсом». А так он выигрывает некоторое время. Его расчет оказался верен практически во всем. Кроме одного. Он явно недооценил свои силы.
Эксперимент над Сержантом, – он и был экспериментом. Там Севилья не чувствовал вообще ничего, кроме исследовательского азарта и радости от того, что он может, способен, пригодился. А к моменту благополучного возвращения третьего ушедшего, Севилью можно было смело списывать в расход, настолько он вымотался. Поддержание двух узоров оказалось неимоверно тяжелым занятием.
И вот он плелся, еле переставляя непослушные ноги, не видя, не желая видеть ничего вокруг, кроме медленно, безумно медленно, приближающейся широченной спины торка. Шаг, еще один, и еще. Вот и он. Наконец-то.
– Стой, – хрипло выплюнул Севилья, стукнув по спине торка, и одновременно начав выглаживать линии «ворса».
Торк послушно остановился, избавляя Севилью хотя бы от необходимости тратить силы на бег. Вся процедура заняла не более десяти секунд, но измотанному Севилье она показалась вечностью. И все же, всему приходит конец. Пыткам работой тоже. Севилья хмыкнул про себя: «иногда вместе с жизнью».
Вольд, все так же ведомый обманутым «ворсом», развернулся, … и Севилья чуть не обделался самым наипозорнейшим образом. Во время всей этой безумной гонки за удаляющейся спиной торка он совершенно не смотрел по сторонам. Не оценивал пройденное расстояние. А сейчас оценил.
В ста метрах перед ним монументом ночных кошмаров возвышалась огромная туша Паука, неподвижно наблюдающая за всеми манипуляциями с почти добежавшей до него добычи. Восемь немигающих глаз охватывали Севилью, окончательно добивая и без того плывущее от усталости и напряжения сознание.
Если бы не усталость, Севилья сбежал бы впереди своего визга, оставив тут и торка и еще, наверное, кучку чего-нибудь дурно пахнущего. Честно. Но, как Севилье помнилось чье-то выражение из прошлой, земной жизни; наши достоинства суть продолжение наших недостатков. И вымотанный до предела организм просто-напросто отказался двигаться, возможно, спасая Севилье жизнь. Ноги не пошли, руки не поднялись, горло сжалось, не желая принимать участие в паническом концерте, который Севилья собрался закатить. В итоге он замер, парализованный, глядя в нереально глянцевые глаза Твари. Стоял и смотрел. А Паук смотрел на него. Секунда, другая. За спиной вяло зашевелился спасаемый торк. Ворсинки узора, лишенные поддержки Севильи, начали возвращаться в исходное положение. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Севилья на автомате вернул их в исходное состояние. Торк развернулся на выход. И только уже сделав, Севилья перепугался и опять уставился на Паука. Тот не шевелился. Торк сделал шаг. Севилья тоже. Еще один. Паук не двигался с места. Севилья попятился. Паук вообще не подавал никаких признаков
