Катиным самочувствием?
– Екатерина Павловна, хотите, я вашу посуду перемою? – вдруг предложила девчонка.
Катя удивленно вскинула на нее глаза. Встревоженное лицо. Вопросительный взгляд. Кажется, она и правда ей сочувствует, хотя и не догадывается даже, что произошло. Внезапно Кате, как и любому нормальному человеку, которого жалеют, захотелось доверчиво расплакаться. Обмякнуть на неудобной кухонной табуретке, обхватить худыми руками колени. И чтобы эта Шура взволнованно суетилась вокруг. Принесла бы Кате валериановые капли из аптеки, поставила бы чайник. Накормила бы ее безвкусным диетическим творогом, заставила бы переодеться в нарядный костюм. Выслушала бы, посочувствовала.
Катя вздохнула. Оставьте, Екатерина Павловна, свой глупый порыв.
– Екатерина Павловна, вы что, плачете?!
Замолчи, Шура, немедленно замолчи. Иначе Катя и в самом деле не выдержит. Шура отложила палитру с тенями в сторону.
– Екатерина Павловна…
Ни один мускул не дрогнул на Катином лице, а слезы бесцветными потоками струились по щекам, прокладывая светлые дорожки в толще жидкой пудры цвета загара. Ниагарский водопад. Наводнение. Катастрофа. Ни конца этому потоку, ни края.
– Извини, Шура. Вся твоя работа насмарку. Ну, ничего, я заплачу. Заплачу. – Катя схватила кухонное полотенце и принялась неловко размазывать слезы по лицу. – Что же это происходит?
Шура убрала со стола саквояж.
– Я, наверное, тебя задерживаю, да, Шурочка? – встрепенулась Катя. – Ты иди, иди. Я сегодня сама накрашусь. В конце концов, это не премьера, а пресс-конференция перед закрытием спектакля. Закрытием, Шура!
– Прекратите, Екатерина Павловна, – твердо сказала Шура, – не надо мне платить. Умойтесь. А я пока приготовлю кофе… А куда же делась ваша домработница?
– Выгнала, – всхлипнула Катя. – Всех разогнала. Сын в больнице. Никого не осталось…
– И Олега Алексеевича?! – Шуре вдруг вспомнилось, какими глазами смотрела обычно Катя на своего драгоценного супруга.
Не к месту упомянула она Олега. Немного успокоившаяся было Катя уронила голову на руки. Шура не слышала всхлипываний – ей только было видно, как истерически вздрагивают худенькие плечики кинозвезды.
– Я все понимаю, Екатерина Павловна. – Подумав, она погладила актрису по спине. – Кофе вам, пожалуй, не стоит пить. Сейчас сварю какао.
– Ничего ты не понимаешь, – Катя оторвала от стола красное заплаканное лицо, – ничего. Мне угрожают, Шура. Я чувствую, что все это не случайно произошло. Почему, ну почему все эти события случились друг за другом?
– Совпадение, – пролепетала, пожав плечами, Шура.
– Но таких совпадений просто не бывает. Мне кажется, что кто-то управляет моей судьбой. Кто-то специально все это подстроил. Кто-то меня ненавидит, Шура. Но за что? Вот этого я понять не могу…
На пресс-конференцию по случаю закрытия спектакля «Сестры» Катя прибыла без опоздания – ровно в четыре часа. По-королевски спокойная, красивая, стильная. Сегодня она предпочла не один из своих любимых строгих костюмов пастельных расцветок, а черное декольтированное платье – и выглядела как настоящая голливудская звезда.
Глядя на нее, никто бы и не поверил, что всего несколько часов назад она рыдала на захламленной кухне – бледная, жалкая, облаченная в старомодный дешевый халат. Спасибо Шуре – сначала она напоила Катю горячим какао и дала ей возможность как следует выплакаться – до тех пор, пока плакать стало нечем. А потом решительно взялась за Катино лицо. Не слушала никаких ее замечаний, не внимала обычным просьбам сделать макияж поскромнее. Просто молча рисовала – и все. И когда Катя посмотрела в зеркало на результат Шуриных трудов, она ахнула. Не лицо, а произведение искусства. Яркая, стильная женщина. Настоящая стерва.
Конечно, все заметили, что прима выглядит по-особенному. Люба Федорова, например, не преминула заявить:
– Катюша, ты великолепна. Как здорово, что ты запомнишься зрителям и журналистам именно такой. Наверное, я бы тоже на твоем месте нарядилась на свой последний спектакль!
«Сука завистливая!» – мрачно подумала Катя, но озвучивать эту мысль, разумеется, не стала. А вместо этого поблагодарила Любу за комплимент и с улыбкой добавила:
– Смотри, Любаша, нас фотографируют. Кажется, это из «Комсомолки». Давай обнимемся и улыбнемся.
И Любе пришлось послушаться. На следующий день в газете «Комсомольская правда» появилась огромная фотография – две сладко улыбающиеся актрисы – какая идиллия! Одна – с усталым бледным лицом и в бесформенном свитере. Это Люба. А другая – с ярким сочным ртом, в соблазнительном платье. Это, естественно, Катя Лаврова.
Впрочем, контрастная фотография стала для Кати одним из немногих приятных впечатлений того вечера. Как же радовались коллеги-актрисы Катиному увольнению! Конечно, все они подошли к ней с сочувственными улыбками на лице и заранее подготовленными прощальными словами. Одна из них – большегубая молоденькая Инночка (сплетничали, что Качук собирается продвинуть ее на главную роль в одной из следующих постановок) – даже раскошелилась на букет из кричаще-ярких и безумно дорогих тропических цветов.
А журналисты!
Они набросились на нее, как стервятники на падаль.
– Екатерина Павловна, сложно остаться не у дел в таком возрасте? – ничуть не смутившись, спросила у нее юная наглая особа с изящным серебристым диктофончиком в руках.
Катя сделала вид, что не заметила хамства.
– Милая девушка, в моем сегодняшнем расписании нет окон, – с милой улыбкой соврала она. – Во- первых, я собираюсь поездить по стране со своей книгой. Во-вторых, мне предложили сниматься во французском фильме.
– Это правда, что вы будете играть роль сумасшедшей старухи в сериале Вадима Квадровича? – поинтересовался кинокритик, одетый сплошь в синий вельвет.
– Я похожа на сумасшедшую старуху? – спросила Катя, поправляя шелковую шаль на своей молодой высокой груди.
Она была спокойной и уверенной в себе. Победительницей, королевой. Королевой, которой всего через несколько часов предстояло превратиться в Золушку.
Последняя версия спектакля «Сестры» прошла на «ура». Катю вызывали на сцену девять раз, ей подарили больше пятидесяти роскошных букетов. Все заднее сиденье ее авто было забито цветами, еще долго душно-сладкий цветочный аромат преследовал Катю, напоминая о безумном коктейле из горечи и триумфа.
Грустно. Грустно ей было покидать привычную личную гримерку в театре. Катя машинально опорожняла шкафчики, стараясь ничего не забыть. Косметика, парик, какие-то милые безделушки, подарки поклонников… Все это перекочевало в объемистую спортивную сумку. Она не торопилась, она цеплялась за последние минутки, ей казалось, что если она задержится в этой насквозь знакомой, пропахшей духами и потом комнатке подольше, то все может измениться, произойдет невероятное. В гримерку влетит запыхавшийся Качук. «Как хорошо, что ты еще здесь, Катюша! – скажет он. – Я так боялся, что ты уже ушла. Все изменилось! Зрители хотят видеть в новом спектакле именно тебя! Тебя, а не Любу Федорову!»
В дверь постучали. Катя замерла. Неужели правда Качук? Так не бывает.
– Да. Войдите, – у нее немного дрожал голос.
В гримерку влетела Люба Федорова. Она уже переоделась в джинсы и уютный вязаный свитер, ее волосы были стянуты в хвост на затылке, а лицо блестело от крема.
– О, ты еще здесь? – Ее ненакрашенные глаза блеснули торжеством. – А я хотела уже вещи перенести. Володька сказал, что это теперь будет моя гримерка.
