танцевать. И я, ничуть не стесняясь, танцевала, и все мне аплодировали. Я ловила на себе завистливые взгляды Карины, которая танцевать, видимо, не умела, и восхищенные – Федора и писателя. Мне было так хорошо, я была почти счастлива!
А потом писатель принес гитару и начал неловко пощипывать струны, а мы пели – хором и невпопад. Про солнышко лесное, про Учкудук, про облака и Абакан – в общем, про все то, о чем принято петь в подобных ситуациях.
Как я умудрилась так напиться? Когда я отключилась? Где был мой разум?
Помню только, что в какой-то момент я обмякла в кресле, мне мучительно захотелось спать. Кто-то наклонялся надо мной и о чем-то меня спрашивал, но мне было лень даже поднять голову с подлокотника. Потом чьи-то уверенные руки вырвали меня из плюшевых объятий кресла и отнесли наверх, в одну из уютных писательских спален…
Проснулась я утром следующего дня, томная и голая. Я лежала в незнакомой комнате, на незнакомой кровати, а рядом со мной, сладко похрапывая, спало незнакомое голое тело. Впрочем, приглядевшись, я с ужасом сообразила, что тело принадлежит Мордашкину! В обнаженном виде он понравился мне куда меньше, чем в одетом. Какой-то розовый, круглый, безволосый…
Меня словно током подбросило на кровати. Первым делом я натянула джинсы и свитер и только потом растолкала Федора.
– Девочка моя, Катенька, – он попытался было нежно привлечь меня к себе, но я проворно отскочила в сторону.
А потом между нами состоялся неприятный разговор. Я кричала, плакала и чуть ли не обвиняла его в изнасиловании. А он растерянно разводил руками, мрачно курил и клялся, что я сама начала к нему приставать.
Мы уезжали с писательской дачи разными электричками.
На следующий день мне пришлось явиться на «Мосфильм» – не могла же я пропустить озвучивание своей роли. Федор держался со мною холодно, но вежливо. Мы оба умели абстрагировать работу от личной жизни.
Когда же работа над фильмом закончилась, Мордашкин пробовал мне звонить, приглашал в ресторан и в Дом кино, обещал привести с собою Дашкевича, но я была неумолима. А через несколько месяцев после дачного приключения я поняла, что беременна. Но ему, разумеется, ничего не сказала.
Однажды – это было поздней осенью – Федор вновь позвонил мне после долгого молчания.
– Катюша, – сказал он, и я сразу поняла, что Мордашкин волнуется.
– Что?
– У меня есть две новости. Хорошая и плохая.
– Начни с хорошей, – усмехнулась я.
– Тебя заметили. Кусочек с твоей героиней получился очень удачным, смешным. Один мой знакомый режиссер, Роман Рокецкий, хочет попробовать тебя на главную роль в своем новом фильме.
Я присвистнула. Роман Рокецкий уже тогда был знаменит. Он бы не стал пробовать на главную роль лишь бы кого.
– А плохая новость?
– Не знаю, как тебе сказать… Мне только что позвонили из Риги. Там Саша. У него были съемки… В общем… Ты знаешь, он как следует набрался в ресторане, дуралей, снял какую-то девицу и повез ее к себе в гостиницу. – Федор нервно сглотнул. – Он был за рулем, пьяный совсем… В общем, поехал по встречной. Девица всмятку, а он в больнице, в коме… Прессе еще не сообщали. Хочешь, поедем в Ригу вместе?
В Ригу я не поехала. Александр Дашкевич скончался через несколько часов после телефонного звонка Федора.
И Мордашкина я больше никогда не видела. Одно время его считали перспективным, но потом он как-то затерялся – говорят, эмигрировал в Лондон.
Фильм Романа Рокецкого сделал меня всесоюзной звездой.
А родившегося ребенка я назвала Александром…»
…Одним из главных открытий года на артвыставке в Манеже была единогласно признана молодая художница Александра Савенич. Нострадамус и Алина Крамцева поссорились насмерть, обсуждая, на чьем стенде будет присутствовать Шура. Нострадамус с пеной у рта доказывал, что он первым открыл ее талант, к тому же «Коммуналка» располагала тремя Шуриными работами (в том числе и натюрмортом с веником, засветившимся на трех телевизионных каналах), а «Восток» всего двумя. В итоге Шуре, словно одушевленному маятнику, пришлось курсировать между Алиной и Нострадамусом. Впрочем, для нее самой это, наверное, был оптимальный вариант – по крайней мере, каждый журналист счел своим долгом дважды взять интервью у новой богемной звездочки.
Так началась ее новая жизнь – светская, загульная! Еще в январе она была никому не известной Шурой, а в марте ее уже называли «светским персонажем». Время от времени Шурина крошечная фотография появлялась в светской хронике глянцевых журналов.
Веселая непосредственная Шура понравилась журналистам. И на следующий день после закрытия артвыставки ее пригласили в ежедневную утреннюю программу. Доброжелательные ведущие расспрашивали Шуру о том, что она думает о современном искусстве, а она хохотала в камеру, совершенно не заботясь о том, что находится в прямом эфире, шутила, дразнила ведущих. В результате после эфира к ней подошел продюсер – улыбчивый бородач.
– Вы были феноменальны, Шурочка, – сказал он, – и у меня есть к вам предложение. Нам нужна рубрика о современном искусстве. Есть уже отснятые материалы, есть хорошие журналисты. Нет ведущего, харизматичной фигуры. А вы так свежи и молоды и, похоже, совсем не боитесь камеры. Не хотите ли попробовать?
Дело было под вечер. Катя уже успела переодеться в пижаму, привычно сделала омолаживающую маску для лица, улеглась в кровать и приготовилась было, чинно просмотрев программу «Сегодня», выключить свет и уснуть. Но отчего-то ей было неспокойно и тревожно. Смотреть телевизор совершенно не хотелось, а спать – тем более. Катя решительно откинула одеяло и, включив музыку, сделала упражнения для стройности бедер, надеясь, что утомительная физкультура убьет непонятно откуда взявшуюся энергию.
Но после этой странной зарядки Катя вовсе не почувствовала себя усталой. Наоборот – ей захотелось двигаться. Захотелось сделать что-нибудь рискованное, что-нибудь такое, на что бы она никогда в прошлой своей жизни не отважилась. И Катя припудрила лицо, слегка мазнула алым блеском губы, напялила джинсы и достала из шкафа какой-то старый свитер Олега. Свитер пах его любимой туалетной водой. Катя закрыла глаза, девятибалльной волною нахлынули на нее воспоминания…
А ведь они вместе этот свитер покупали. Дело было на Мальте, в старинном средневековом городе Ла- Валлетта. Кажется, Катя только что закончила сниматься в каком-то телевизионном коммерческом фильме. Она всегда отдыхала после изнурительных съемок на южных курортах, и это был настоящий отдых, расслабленный и медленный. Они с Олегом спали сколько хотели, завтракали фруктами, подолгу плавали в чернильно-синем море (только на Мальте Средиземное море имеет такой странный нереальный цвет), а вечерами бродили по узким, словно срисованным из учебника истории, улочкам Валлетты. Гуманитарий Олег был лучше любого экскурсовода, он рассказывал ей о знаменитом Мальтийском ордене и о том, что на самом деле мальтийские рыцари были очень маленького роста… Она расслабленно слушала, не стараясь запоминать, – ей просто было хорошо, хорошо идти с ним рядом, хорошо чувствовать в своей руке его широкую ладонь.
– Давай обменяемся сувенирами, – предложил он, и глаза его возбужденно горели. – Расстанемся на пять минут и купим друг другу что-нибудь на память. Чтобы никогда не забыть этот момент.
Кате показалось, что это удачная идея, очень романтичная. Они расцепили руки, и через несколько мгновений Олег затерялся в толпе туристов. Катя бросилась в одну сувенирную лавку, в другую. Она никак не могла придумать, что купить. Хотелось, чтобы подарок был оригинальным и нужным – чтобы он всегда был рядом с Олегом.
Возле одного из магазинчиков, на улице, прямо на каменной мостовой сидела старушка с загорелым улыбчивым лицом – на вид ей было лет сто пятьдесят. Она наматывала на руку белую пряжу, а рядом с нею, на полиэтиленовых пакетах, были разложены свитера – белые, теплые. Туристы все, как один, шли мимо
