– Потому что единственная знакомая мне девушка первого сорта уже занята, – пожал плечами Геннадий.
– И кто же она, интересно мне знать?
– Ты, Настя, – спокойно ответил он.
Из Нью-Йорка Татьяна возвратилась с круглыми глазами и тремя чемоданами, в каждом из которых могли бы поместиться как минимум восемь расчлененных трупов.
– У меня был перевес восемьдесят килограммов. – Ее голос срывался на хрип. – Там такие магазины! Ральф Лорен! Вера Вонг! Маноло Бланик! Я купила такой полушубок на Пятой авеню!
Она говорила и говорила.
Говорила о том, что у нью-йоркских женщин от пятнадцати и до семидесяти лет отбеленные зубы, туфли за пятьсот баксов и нет морщин («Куда они их девают, на туфли обменивают, что ли?!»). О том, что в ресторанах подают такие порции, словно они рассчитаны на больных легкой формой булимии. О том, что в приличные заведения по субботам очереди, в которых иногда можно провести и полтора часа, и это считается нормой. О Cape Мишель Геллар, которую она увидела подкрашивающей губы в туалете модного ночного клуба.
Еще она рассказывала нам вот о чем.
О купленных шмотках – очень-очень много.
О нью-йоркских мужчинах – чуть-чуть.
О погоде – светски.
Об уличных кафе – походя.
О таинственных закрытых распродажах, на которые надо заранее приобретать билет, – с горящими глазами.
О мужчине, с которым она ездила, – ничего.
Ни-че-го.
Мы с Альбиной сидели на полу ее захламленной квартирки, которая в данный момент напоминала не жилище аккуратной светской женщины, а цыганский балаган. Из раскрытых чемоданов заманчиво выглядывали рукава и штанины новехоньких модных одежд, пол был усеян шуршащей упаковочной бумагой и обувными коробками, на диване в рядок устроились объемистые пакеты из дьюти-фри.
– Тань, а про Каретникова-то расскажи, – подала голос Аля, – как тебе он? Что вы делали?
– Во всех подробностях рассказать? – подмигнула Танька и тут же перевела разговор на другую тему: – Девчонки, я вам столько всего привезла! Кофточек привезла, и мыло ручной работы, и конфет!
Следующие четверть часа мы восторженно охали и ахали над подарками, потом Альбина умудрилась выцыганить у Таньки дорогое вечернее платье, потому что Татьяна неосмотрительно купила два одинаковых и теперь понять не могла, как же она так опростоволосилась.
Ну а потом я решила, что можно вновь аккуратно надавить на больную мозоль любимой подруги. И сказала:
– Татьяна, не увиливай. Мы про Каретникова желаем знать.
– Девочки, ну что Каретников? – развела руками Танька. – Как будто бы это самое главное в моей поездке! Давайте я лучше расскажу вам о том, как я была на показе мод и мне представили Хайди Клум.
– Давайте! – захлопала в ладоши легкомысленная Аля.
Но меня было не так просто сбить с толку.
– Хайди Клум может и подождать, – жестко возразила я, – давай про Сергея Петровича.
– И правда, – образумилась Альбина, – мы же твои подруги, и нам интересно. Вы жили в одном номере? Занимались сексом каждый день? Как он к тебе относится? Как он в постели? Будешь ли ты еще с ним встречаться?
– Не так быстро, – усмехнулась Танька, – вот привязались. Ну, мы не в отеле жили, а в пентхаусе его друга. Сексом занимались. К сожалению, – она поморщилась, из чего мы сделали вывод, что секс был, мягко говоря, так себе, – он потратил на меня пятнадцать тысяч долларов. И признался в любви.
– Вот это да-а-а! – выдохнула Аля. – Тань, а может, он тебя и замуж позовет? Тогда, чур, я буду главной подружкой невесты в длинном атласном платье! И ты так все подстроишь, что букет поймаю я!
– Во-первых, он уже женат и разводиться не намерен, – вздохнула Танька, – а во-вторых… Во-вторых, у меня же Дима есть. Так что можно сказать: моя поездка в Нью-Йорк не считается.
В одну из апрельских солнечных суббот наконец настал день икс, когда мы с Татьяной были допущены в святая святых – студию, где денно и нощно репетировала наша общая лучшая подруга Аля.
Мы с Танькой расфуфырились, как провинциалки перед походом в Третьяковскую галерею. Наслушавшись туманных, но таких восторженных Алькиных рассказов, мы ожидали, что попадем в самое сердце шоу-бизнеса, осиное гнездо, где суетятся музыкальные воротилы, вальяжные звезды, нервные мелкокалиберные таланты, богемные диджеи.
На деле же Алина студия представляла собой довольно убогое зрелище. Две отчаянно нуждавшиеся в ремонте комнатушки – в одной дремал над допотопными пультами звукорежиссер Алеша, который был бы похож на Ника Кейва, если бы не сонно-туповатое выражение лица. А в другой, совсем крошечной, со звуконепроницаемой прозрачной перегородкой вместо одной из стен, наша Альбина пела о любви.
Мы с Танькой, притулившись на табуретках, слушали ее пение, попивали отвратный автоматный кофеек из одноразовых стаканов и недоуменно переглядывались.
Голос у Али чудесный, это факт. Драгоценный от природы, он был к тому же огранен ежедневными репетициями, точно благородный бриллиант.
Но репертуар…
– Тебе нравится? – осторожно поинтересовалась я у Таньки.
Та с виноватым видом отрицательно помотала головой.
– Неужели Аля всерьез считает, что это может иметь успех? Она же вроде у нас не дурочка, и вкус у нее есть.
Сонный звукорежиссер Алеша зыркнул на меня весьма неодобрительно.
Я чувствовала себя не в своей тарелке. Готовая искренне за Альку порадоваться, заранее настроенная благожелательно, я пребывала в полном недоумении, едва она открыла рот, чтобы исполнить нам первый «хит». Это было ужасно. Обыкновенная дешевая попса, с бесхитростными рифмами типа «любовь – кровь». Два притопа, три прихлопа. Да по сравнению с этим репертуар какой-нибудь группы «Блестящие» покажется тонким эстетством.
Странно. Альбина все уши прожужжала о том, какой хваткий и талантливый продюсер этот ее Гриша. О том, как он умеет зубами вырывать жирные контракты. О том, что у него есть договоренности с музыкальными каналами, пиар-агентствами и лучшими концертными площадками России. Мы даже начали привыкать к мысли, что скоро всеразрушающая волна неминуемой звездности в дали дальние унесет от нас лучшую подругу. Мы были даже к этому готовы.
И тут вот такое.
– Ну как, вам понравилось, правда же? – Из соседней комнаты высунулась Алина растрепанная голова.
– Ничего так, – пробормотала вежливая Татьяна, – живенько.
– Но вообще-то, – я решила, что проявлением настоящей дружбы будет не малодушное притворство, а горькая правда в глаза. Я бы и сама выбрала, чтобы мне сказали правду, – Аль, вообще-то не очень.
– Что? – захлопала глазами она. – Не очень?
– Только ты не обижайся. Сама знаешь, что нам нечего делить. Я честно говорю.
– Но… – она выглядела по-настоящему шокированной, – Насть, но всем нравится… Может быть, дело в твоем вкусе… Ты не очень любишь попсу, вот и все.
– Но ты тоже не очень любишь попсу! – жестко заявила Татьяна, которая, когда надо, умела ухватывать мысль на лету и мгновенно выискивать в недрах памяти убийственные аргументы. – Кто веселился над собратьями по «Конвейеру талантов»? Кто говорил, что они все одинаковые, опопсевшие? Кто говорил, что хочет петь только рок? И не быть как все? А теперь ты тычешь нам в нос этой песенкой в три аккорда и ждешь аплодисментов.
