– В каком смысле? – растерялась я. – Спичкин сказал, автор…
– Автор, – презрительно протянула она, – что-то я не уловила в этом сочинении слова «Саша». Откуда ты знаешь, может, он всем это читает, в надежде что кто-нибудь сжалится над ним и пригреет на своей груди.
Не к месту мне вспомнилось, каким алчущим взглядом страдающий Спичкин поглядывал на мою грудь, облагороженную бюстгальтером push-up.
– Да ну тебя, – рассердилась я, – ты какая-то приземленная, Лер, честное слово. У человека трагедия, а ты…
Некто подленький и самодовольный внутри меня, конечно же, решил, что скептицизм подруги обусловлен примитивной завистью.
К теме Спичкина мы больше не возвращались.
Ночью я вдруг поняла, как следует поступить. Придумала изящный жест внимания в сторону Спичкина. И на следующий день, с утра пораньше, примчалась в литературный отдел нашей газеты. Там работает моя приятельница, редактор Людочка, – мы с ней вечно коротаем трудовое время у кофейного автомата, в сотый раз смакуя одни и те же редакционные сплетни.
– Люд, дело есть! – воскликнула я с порога.
Людочка уставилась на меня непонимающе – еще бы, я из тех, кто приползает в офис не раньше одиннадцати, мотивируя врожденное пристрастие к совиному образу жизни аргументами разной степени дикости. То пеняю на сломавшийся трамвай, то скорбно докладываю о сгоревшей проводке или соседях, устроивших великий потоп в мелкоподъездном масштабе. Все уже к моим отговоркам привыкли и махнули на мои опоздания рукой.
– Саш, ты чего? – По-утреннему бледная Людочка смотрела на меня почти испуганно. – Случилось что- то?
– Можно сказать и так, – я рухнула на стул и протянула ей распечатку, – вот.
– Что это? – Люда машинально приняла листок из моих рук и непонимающе на него уставилась.
– Стихотворение. Правда, я по памяти записывала, может, и ошиблась где. Люд, мне надо, чтобы ты поставила это в номер.
– С ума сошла? – возмутилась она. – У меня все на четыре номера вперед распланировано и сверстано!
– Люд, ну пожалуйста! Это вопрос жизни и смерти… Ну мы же публикуем иногда стихи начинающих поэтов.
– Редко, – поджала ненакрашенные губы Людочка.
– Неужели и ради меня нельзя сделать исключение? Люд, ну это правда очень важно.
– А в чем дело? – она наконец проявила хоть какой-то интерес. – Ты что, на старости лет начала стихоплетничать?
– Это не я… Понимаешь, это мне посвятили.
– Да ты что? – Людочкины припухшие от недосыпа глаза заинтересованно загорелись. Ох уж эти романтичные девушки из литературного отдела! – Саш, а кто?
Я была вынуждена признаться: мол, Сергей Спичкин.
– Наш Спичкин? – выпучила глаза Людочка. – Вот уж не думала, что он начинающий поэт!
– Ты что, он жутко талантливый. Может быть, еще и прославится. Люд, ну давай поощрим парня.
Людин взгляд вернулся к стихотворным строкам. Нараспев она прочитала:
– Я дважды просыпался этой ночью… – а потом прикрыла глаза, словно смакуя фразу на кончике языка, – слушай, Саш, вообще где-то я это уже слышала.
– Люд, не придирайся.
– Что ж, если ты настаиваешь… Ну надо же, от Спичкина я не ожидала. Ладно, пожалуй, могу подвинуть статью об интернетовском самиздате.
– Людка, я твоя должница! Хочешь, дам поносить свои красные туфли, которые тебе так понравились? – Слова радостно вырвались на волю, прежде чем я успела прикусить язык.
У нас с Людой один размер, но ее широкая нога превратит мои выходные туфли в разношенные галоши. Но было поздно.
Вот так в одночасье решилась судьба стихотворения начинающего поэта Сергея Спичкина. Ну и моих туфель заодно.
В пятницу вечером номер со спичкинскими стихами увидел свет. Поощренная модной обувкой, Людочка расстаралась – стихи были помещены в центральную часть полосы, их предваряла спичкинская фотография, коротенькая биографическая справка и скромная надпись курсивом: «Посвящается А. Кашеваровой».
Когда я увидела газету, сердце мое радостно затрепыхалось. Вырежу страничку, спрячу в шкатулку, чтобы потом, через много-много лет с лукавой улыбкой демонстрировать внучке пожелтевшее свидетельство своей былой красоты и социального успеха.
А через час после того, как газета поступила в продажу, меня неожиданно вызвал главный редактор. Удивлению моему не было предела – обычно руководство не опускалось до личных бесед с простыми рубрикантами.
Кабинет главного редактора «Новостей Москвы» Максима Степашкина чем-то напоминает зловещую пыточную камеру. Здесь всегда темно – Степашкин, как вампир, боится солнечного света. Убежденный трудоголик, он считает потенциальными кандидатами на увольнение всех, кто не появляется в офисе на два часа раньше положенного времени. А уж ко мне с моими хроническими опозданиями у него, понятное дело, особенная «любовь».
– Здравствуйте, Максим Леонидович, – ангельским голосом прошелестела я. Неужели все-таки собрался уволить? Но за что? В последнее время я даже материалов не задерживала.
– А, вот и вторая пришла, – констатировал он, недобро блеснув очками.
– Вторая? – растерянно переспросила я и только тогда заметила Людку, безутешно рыдающую в углу.
Ее курносый нос распух, покраснел и формой стал напоминать некрупную картофелину. Глаза заплыли, по щекам струились потеки синей туши.
– Люда, что он с тобой сделал? – потрясенно прошептала я.
– Все из-за твоего дурацкого стихотворения, – надрывно всхлипнула она.
– Это правда? – Я перевела глаза на Степашкина, который держал в руках свежий номер газеты, раскрытый на литературной рубрике. – Но при чем здесь Люда?
Это я убедила ее поставить стихотворение в номер…
– Не сомневаюсь, – хмыкнул он, – ваша необразованность, Кашеварова, никогда не была для меня сюрпризом.
– Вам не понравилось стихотворение? – прищурилась я. – Максим Леонидович, но это просто несправедливо! В позапрошлом номере мы давали стихи ветеранов войны, и там попадались такие ляпы… Но все сочли это наивным. А тут – первый опыт несчастного влюбленного… Или вы против, что сотрудники газеты воспользовались служебным положением?
– Кашеварова, у меня нет слов, – он нервно сдернул с лица очки и швырнул их на стол, – дело вовсе не в том, что мне не понравились стихи.
– А в чем?
– А в том, что это стихотворение Давида Самойлова, дура! – взревел Степашкин, и его экспрессия была так неожиданна, что я вжалась в спинку стула и почувствовала, как невидимая ледяная рука наматывает мои кишки на кулак.
– Что? – Я посмотрела на Людку, и та обреченно кивнула.
– Это правда. Я же тебе сразу сказала, что строчки кажутся мне знакомыми. Это я виновата. Я должна была проверить… – залепетала Людка.
– Значит… Стихотворение посвящено вовсе не мне? – дошло до меня.
– Не вам, Кашеварова, – криво усмехнулся Степашкин.
– И написал его… – мое сердце заколотилось сильнее, – не наш Сережа Спичкин?
– Боюсь, что так, – холодно подтвердил шеф.
