здесь за хорошие деньги купили бы хоть завтра. Но тогда куда бабушку Марью девать?
— Мать Тереза, — сказал Юрий Семенович и невесело засмеялся. — Не обижайся. Я ведь сначала все то же самое думал. Я ж не просто так здесь строиться начал. Лиха беда начало и все такое… И людей не просто так сюда возил. Многие здесь хороший дом купили бы, тут ты права. Но тогда бабке Марье места тут не было бы, тут ты тоже права. Она еще пару лет назад ко мне впервые пришла, я так понял — выяснить, не собираются ли и другие здесь город городить. Конечно, можно было бы и на этом берегу коттеджи построить, только я соседей не хочу. А потом и деревню бабки Марьи сносить как-то расхотел. Смешно, да? Может, кто из ее детей еще вернется домой. Или внуки. Это, конечно, вряд ли, но бабка Марья уверена, что вернутся.
— Может, и вернутся, — откликнулась Тамара. — Они вообще-то и сейчас не совсем от дома оторвались. И не только потому, что ее не забывают, помогают, заботятся… Они дом все время строют — вот что главное. Она сама говорила: сорок лет все строют, каждый год что-нибудь новое. Водопровод сделали, а этим летом ванную будут делать. Дом они тоже не забывают.
Они посидели молча, полюбовались тающим над мангалом дымком, неторопливо допивая густое темное вино и докуривая незнакомые Тамаре легкие и душистые, сгорающие, как порох, сигареты, и только потом она спохватилась: а работа? Ведь они сюда приехали для того, чтобы без суеты о деле поговорить! А вместо этого она полтора часа взахлеб рассказывала Юрию Семеновичу о чужой жизни, о которой он, похоже, лучше нее все знает.
— Да брось. — Юрий Семенович легко поднялся с покрывала, на котором они сидели возле мангала, и с удовольствием потянулся. — Успеем еще о деле, сколько раз тебе повторять… Завтра еще целый день будет. Отдыхай пока. Ты бабке Марье банки собираешься отдавать? В большом шкафу всяких банок — тонна. Много не тащи, надорвешься. Лучше гостинчик какой-нибудь захвати, апельсинов, киви, конфет пару коробок. Бутылку кагора, в баре хороший кагор стоит… Коньяк она не одобряет, сухое не понимает, а кагор иногда позволяет себе — церковное вино. Иди, пообщайся, раз уж она тебе так понравилась. Да и в пруду искупаться уже можно, при такой жаре вода небось до самого дна прогрелась. А я пока тут со своими делами разберусь. Мне еще кое-что почитать надо, посчитать, прикинуть… У меня тоже новая идея зреет.
Тамара поднялась вместе с ним, стояла в нерешительности. День получался какой-то не такой. Нет, день получался просто замечательный, сто лет у нее такого дня не выдавалось. Но все-таки она ожидала другого — работы она ожидала. Конечно, спасибо Юрию Семеновичу: он чуть ли не силой заставил ее отдохнуть, и она прекрасно отдыхает, уже отдохнула, а он, судя по всему, собирается работать, может быть, он и приехал сюда, чтобы в тишине и покое обдумать свою зреющую идею, а она только под ногами путается со своими уже созревшими идеями, вот он и прогоняет ее, чтобы не мешала, а она-то решила, что он хочет, чтобы она отдохнула… Тамара запуталась в собственных рассуждениях, потом решила плюнуть на них и забыть, потом смутно пожалела, что, кажется, выпила темного густого вина больше, чем следовало, потом вспомнила зеленых слоников и голубую складчатую Сузю и пошла в дом искать банки и собирать гостинчик бабке Марье.
У бабки Марьи уже были гости — две совершенно одинаковые девочки лет по восемнадцать, смуглые, черноволосые, черноглазые, высокие и тонкие — прямо Шемаханские царицы. Царицы стремительно носились по огороду, как ласточки у гнезда, слаженно растягивали огромные полосы полиэтиленовой пленки, крепили их над грядками, прикручивали проволокой к коротким колышкам. Бабка Марья озабоченно руководила.
— Гроза идет, — объяснила она Тамаре. — Ой, сильная гроза! Может, даже и град будет. Надо все укрыть. Это Вера с Надей, Наталькины девки. Ты в дом иди, погоди там. Мы быстро тут закончим, потом и пообедаем все.
— Может, я помогу? — предложила Тамара. — Обедать я не буду, спасибо… Я банки принесла, и так, пустяки всякие, Юрий Семенович просил передать.
— Спасибо ему скажи. — Бабка Марья тревожно смотрела в абсолютно безоблачное небо и хмурилась. — Не надо помогать, деточка, мы уже все укрыли. Там, за домом, Сашка еще вишенник кутает, да он один справится, ничего. Щас Митька должен приехать. Я вот думаю: успеет он до грозы, Митька-то? Ты бы тоже домой поспешила, вот что я тебе скажу. Ой, сильная гроза будет! Не поспеешь — так и останешься до ночи. Ты потом приходи, как закончится. Может, она быстро пройдет. А нет — так завтра. Завтра еще Лида с Катей приедут, а я пирогов напеку. А щас беги, а то посреди дороги застанет.
Тамара в возможность грозы не верила, но и оставаться у бабки Марьи ей было как-то неловко. Все свои съезжаются, все делом заняты, зачем она здесь, чужой человек? Она поставила пакеты с банками, апельсинами, конфетами и бутылкой кагора у крыльца, погладила голубые бархатные складки дремлющей в тени маньчжурского ореха Сузи и неторопливо побрела к озеру. Хорошо, что она надела купальник, все равно возвращаться на дачу незачем — Юрий Семенович своей зреющей идеей сейчас занят, ему тоже не до нее. Так что она вполне имеет право окунуться в прогревшую-ся до дна воду.
Вода была и вправду до самого дна теплая, и дно было теплое, и даже трава на берегу была теплой. Тамара немножко побарахталась в теплой воде, потом полежала на теплой траве, разнежилась, растаяла, даже задремывать стала, но вспомнила о своем деле, о своем любимом детище — и решила, что надо еще разок окунуться и идти домой. Пора уже и делом заняться. Она ведь для этого сюда и ехала. Перевернулась на спину, разлепила сонные глаза — и испугалась так, что даже сердце на миг остановилось: небо над ней было черно-фиолетовое, низкое, страшное, будто от горизонта до горизонта залитое плохо размешанной мутной краской, только на самом краешке, над дальним лесом, еще сияла голубая полоска, но и она быстро таяла, сужалась, темнела… И все вокруг темнело, будто поздним вечером, и вода в пруду стояла черная, и кувшинки куда-то делись — не было на черной воде ни одного желтого цветка! Тамара схватила рубаху, стала торопливо напяливать ее на еще влажный купальник, путаясь в рукавах и растерянно чертыхаясь, взялась за джинсы, но влезть в них не успела — черно-фиолетовое небо громыхнуло, блеснуло белым огнем, треснуло по швам, и из этих треснувших швов на землю обрушилась вся начинка этого неба — тонны ледяных горошин, в которых попадались и ледяные орехи, крупные и тяжелые. Она даже закричала от неожиданности и страха, ей показалось, что все эти тонны льда обрушились именно на нее. Закрывая голову кое-как сложенными джинсами и забыв о теннисках, Тамара кинулась к дому. Земля уже была под толстым слоем ледяных горошин, они рассыпались под ногами, скользили, бежать было совершенно невозможно, и она засеменила, раздвигая онемевшими ступнями сыпучий лед и нащупывая под ним землю. Но все равно поскользнулась на полдороге, упала, попыталась встать, но из треснувших небесных швов вывалились еще сто тонн льда, и все — на нее.
А потом на нее упало что-то теплое и мягкое, ее сильно дернули вверх за окоченевшие руки, и голос Юрия Семеновича прокричал над ухом, перекрывая треск черного неба и сухой грохот града:
— Не брыкайся! Держись за меня!
Он одним движением завернул ее в покрывало, бросил себе на плечо, как мешок с картошкой, и Тамара успела подумать, что если он упадет, то они оба здорово покалечатся — она висела у него на плече вниз головой, и руки у нее были буквально связаны быстро промокающим покрывалом. Но испугаться по- настоящему она не успела — вдруг оказалось, что они уже в доме, она сидит на диване, закутанная в огромную махровую простыню, держит в руке огромную горячую кружку, клацает зубами, а Юрий Семенович сует поленья в уже горящий камин, собирает с пола ее насквозь мокрые джинсы, рубаху и большое шерстяное покрывало, уносит все это куда-то, тут же возвращается, уже переодетый в сухое, и начинает неторопливо сервировать низкий журнальный столик возле камина.
— Что это было? — с трудом произнесла она, все еще дрожа и стуча зубами.
— Катаклизм, — объяснил он, как ей показалось, с явным удовольствием. — Счастье еще, что провода не оборвало. Ванна наливается, иди, оттай как следует. Там на двери я халат повесил, твои тапочки еще не скоро высохнут. Ты почему молоко не пьешь?
— Я вообще молоко не пью. — Тамара заглянула в кружку, которую все еще сжимала в ладонях, принюхалась и виновато вздохнула. — Да еще горячее. Да еще с медом.
— Горе мое. — Юрий Семенович вынул кружку из ее рук, быстро выпил молоко и поморщился. — Действительно, гадость. Ладно, я тебе кое-что другое сварю. Иди в ванну.
Тамара долго лежала в горячей воде и все никак не могла согреться. Решила сделать воду погорячее, поизучала висящий на стене водонагреватель, ничего не поняла в японских иероглифах,
