Оставшись в безвестности о том, что пишут друг другу Рильке и Цветаева и сохраняются ли отношения, причиной которых он себя сознавал, Пастернак напряженно работает над поэмой «Лейтенант Шмидт». Его продолжает мучить ложное положение, в котором он оказался, не ответив Рильке на его благословение. Этот мотив сквозит в его письме к сестре Жозефине, путешествующей по Швейцарии: «Дорогие Жоня и Федя! Ваши коротенькие письма с дороги получены, спасибо за привет. Glion, Territet — мне кажется, что всё места, если не жительства, то бывания Rilke — и у меня на душе не грех, не позор, не раскаянье, — но горе. Не отвеченное, то есть без ответа оставленное его письмо ко мне начала мая! — Так все перепуталось».
В конце ноября Леонид Осипович Пастернак неожиданно получил письмо и маленькую фотографию Рильке в ответ на свое высказанное еще 30 апреля пожелание узнать, насколько изменился Рильке за те 15 лет, что они не виделись.
ChateauBellevue, Siene.
15 ноября 1926
Многоуважаемый Леонид Осипович,
позволите ли Вы называть Вас так? Только со вчерашнего дня знаю я Ваше отчество, — и знаю через... Райнера Мария Рильке.
Он Ваш друг, он также немного и мой друг, и я пишу Вам сегодня во имя нашей общей любви к нему, к его великому, глубокому и чистому творчеству.
В конце Вашего письма, которое он дал мне прочесть, Вы говорите о портретах, которые Вы видели за последнее время и которые не удовлетворили Вас. — Я сделала несколько недель тому назад пять-шесть снимков здесь, в Sierre, и прилагаю Вам один из них, по-моему, лучше всех удавшийся. Узнаете ли Вы Райнера Мария Рильке.
Из Вашего письма так и светится Ваша любовь к поэту, Ваша радость, что он нашелся, и Ваша admiration [410]. Как теплой волной обдает это искреннее живое чувство того, кто читает Ваши строки, и так и хочется протянуть руки и радоваться вместе с Вами. Как чувствуется, что пишет русский человек и пишет к поэту, который ближе всех современных иностранных писателей стоит к России!..
Несколько недель тому назад узнала я через кн. Горчакову [411], что Райнер М. Рильке ищет секретаря, и именно русскую! И так судьба направила меня к нему, — добрая, милостивая, великая судьба!
Простите, что на первый раз столько пишу Вам.
Monsieur Рильке просил Вам кланяться, он очень благодарит Вас за Ваше последнее письмо и просит извинить его за молчание: тому виной его упорное продолжительное и почти необъяснимое и непонятное недомогание.
Шлю Вам искренний привет и крепко жму Вашу руку.
Евгения Черносвитова
Эту фотографию и вести о Рильке Л. Пастернак пересылает сыну в Москву с просьбой вернуть потом карточку обратно.
Начался 1927 год. Одним из первых известий было письмо от Цветаевой, написанное после долгого молчания:
Bellevue, 31-го декабря 1926 г.
Борис!
Умер Райнер Мария Рильке [412]. Числа не знаю, — дня три назад. Пришли звать на Новый год и, одновременно, сообщили. Последнее его письмо ко мне (6 сентября) кончалось воплем: Im Fruhling? Mir ist lang. Eher! Eher! [413] [414] (Говорили о встрече). На ответ не ответила, потом уже из Bellevue мое письмо к нему в одну строку: Rainer, was ist? Rainer, liebst Du mich noch? [415] [416]
----------------------
Передай Светлову (Молодая Гвардия), что его Гренада [417]— мой любимый — чуть не сказала: мой лучший — стих за все эти годы. У Есенина ни одного такого не было. Этого, впрочем, не говори, — пусть Есенину мирно спится.
----------------------
Увидимся ли когда-нибудь?
— С новым его веком, Борис!
М.
Это было для Пастернака известием о крушении его духовного мира, о гибели лучших его надежд и планов.
На следующий день — еще одно письмо Цветаевой.
Bellevue, 1-го января 1927 г.
— Ты первый, кому пишу эту дату.
Борис, он умер 30-го декабря, не 31-го. Еще один жизненный промах. Последняя мелкая мстительность жизни — поэту.
Борис, мы никогда не поедем к Рильке. Того города — уже нет.
Борис, у нас паспорта сейчас дешевле (читала накануне). И нынче ночью (под Новый год) мне снились 1) океанский пароход (я на нем) и поезд. Это значит, что ты приедешь ко мне и мы вместе поедем в Лондон. Строй на Лондоне, строй Лондон, у меня в него давняя вера. Потолочные птицы, замоскворецкая метель, помнишь?
Я тебя никогда не звала, теперь время. Мы будем одни в огромном Лондоне. Твой город и мой. К зверям пойдем. К Тоуэру пойдем (ныне — казармы). Перед Тоуэром маленький крутой сквер, пустынный, только одна кошка из-под скамейки. Там будем сидеть. На плацу будут учиться солдаты.
Странно. Только что написала тебе эти строки о Лондоне, иду в кухню и соседка (живем двумя семьями) — Только что письмо получила от (называет неизвестного мне человека). Я: — Откуда? — Из Лондона.
-----------------------
А нынче, гуляя с Муром (первый день года, городок пуст) изумление: красные верха дерев! — Что это? — Молодые прутья (бессмертья).
-----------------------
Видишь, Борис: в-троем, в живых, все равно бы ничего не вышло. Я знаю себя: я бы не могла не целовать его рук, не могла бы целовать их — даже при тебе, почти что при себе даже. Я бы рвалась и разрывалась, распиналась, Борис, п<отому> ч<то> все-таки еще этот свет. Борис! Борис! Как я знаю тот! По снам, по воздуху снов, по разгроможденности, по насущности снов. Как я не знаю этого, как я не люблю этого, как обижена в этом! Тот свет, ты только пойми: свет, освещение, вещи, инако освещенные,
