Ирония жизни в разных историях

острым носком туфли. Это место в Евангелии все трое гундосили, едва сдерживаясь от смеха, так как преклонных лет священник заново читал вслух ту же историю; на постоялом дворе не осталось свободного места, испуганные пастухи окружили столпотворение великих сил небесных, появившихся в лучах света, восхваляющих и воспевающих Бога.

Потом они запели дискант «О, придите все правоверные», выбрав совершенно не те стихи, когда еще никто в церкви не пел дискант.

Во время «Знака Мира›‹ обмениваясь рукопожатием с бескомпромиссными людьми впереди и позади них, эти три женщины казались вежливыми и сдержанными. Потом они обнялись, чтобы пожелать друг другу мира. А ведь на самом деле, хотите — верьте, хотите — нет, они совсем недавно познакомились, только сегодня вечером, рассказывала та, что наполовину раздета, самая молодая, стоящему рядом с ней мужчине резким пьяным голосом, неумышленно громко, так что люди впереди могли все услышать, прежде чем она обвила его шею руками, чтобы подарить рождественский поцелуй мира. После, когда месса закончилась и пришло время петь, причем слишком высоко, «Послушайте, Ангелы Геральда», одна из них спела «потомок вышел из чрева девственницы» в продолжение фразы «поздно к нему пришло прозрение», и разразился взрыв смеха и со всех сторон посыпались возмущения. По окончании мессы прихожане проходили мимо этих женщин на выход, возмущенные или забывчивые, они, улыбаясь, вели своих детей в обход или переступали ноги самой молодой женщины, которые та выставила в проход со сбившейся туфлей, свисающей с одной ноги; лежа ничком на скамье с закрытыми глазами, она положила голову на колени женщине, которой было за тридцать и которая, когда на них пристально смотрели, прохладно желала веселого Рождества Христова и счастливого Нового года, в то время как самая старшая, лет пятидесяти или около того, трудно сказать, благодарила людей затуманенным взглядом и улыбкой за то, что они не наступали на ноги девушки.

Священник возвратился из ризницы и обнаружил, что, кроме этих трех женщин, в церкви больше никого не было. Теперь они расположились впереди, на опасно близком расстоянии к алтарю. Две из них наклонились возле хлева. Третья стояла за алтарем, размахивая чем-то в воздухе, и когда священник подошел ближе, то увидел, как один из послушников, потирая покрасневшую шею и хихикая, позволил ей взять длинную с металлическим наконечником палку и объяснял, как дотянуться до высоко расположенных на стенах горящих свечей и погасить их.

Те две женщины, что были возле хлева, низко склонились над гипсовыми фигурками Марии, Иосифа и маленького Иисуса. Они перекладывали цветы возле Святого Семейства. Священник видел, как одна из них просунула сморщенную в красных прожилках головку лилии между ног Иосифа.

— Пора, девушки, пора, — сказал он.

Потом стал выгонять женщин.

— Ну почему мне нельзя погасить остальные свечи? Шесть я уже погасила, — сказала одна.

— Это сделает послушник, — ответил священник. — Верните ему палку. Теперь ступайте.

— На улице мороз, отче. Нам некуда идти, — сказала вторая.

— И вот еще что, отче. Эта женщина беременная, — сказала третья, обняв за плечи свою молодую подругу. — Вы не можете ее выгнать. Она собирается рожать как честная перед Богом девушка. Взгляните.

Женщина задрала вверх майку девушки. Старый священник искоса посмотрел на голый живот, плоский и побледневший от холода. На пупке висела сережка.

— Ну, если она собирается рожать, тогда я тоже рожу с Божьей помощью, — сказал он и стал выводить их через открытые двери. Они протиснулись следом за ним. Он закрыл одну из дверей, резко опустив задвижку в каменный пол.

— Скоро мужчины будут рожать детей, — говорила девушка. — Я видела это по телевизору на канале «Открытия».

— Но она же беременная, отче, — крикнула самая старшая из них. — Ну, разве не так, милая? И ей некуда идти. Скажи ему, Диана.

— Да, отче, это правда. Я вот-вот стану матерью, в любую минуту, и нам некуда идти. Ну почему нельзя поспать в церкви одну ночь?

— По вам этого не видно, по крайней мере, на мой взгляд, — сказал священник.

— Но этого нельзя увидеть невооруженным глазом, — парировала девушка. — Это призрачная беременность.

— У нее родится призрак, отче, — подхватила другая.

— Святой дух, — поправила девушка. — Он должен остаться в церкви.

— В ней полно святых духов, — подключилась третья.

Перед тем как закрыть дверь, священник напоследок напутствовал их через узкую щель.

— А теперь отправляйтесь домой к своим семьям, — сказал он.

И повернул ключ в замке. Было слышно только, как в глубине церкви, все еще хранившей тепло людей, угасали звуки его шагов, а через минуту раздался шум последнего на стоянке автомобиля, на котором родители собирались увозить домой послушника. Мальчик стоял в дверях позади священника, застенчиво смеясь над шутками женщин. Самая молодая из них взъерошила ему волосы, другая положила руку мальчику на плечо за шеей, а самая старшая широко ему улыбалась. Лицо послушника пылало от удовольствия и жара. Теперь двигатель автомобиля стал глохнуть, потом еще больше, и тогда, прибавив газу, чтобы противостоять холоду, автомобиль постепенно исчез в ночи.

Женщины стояли, переминаясь, за закрытой дверью. Было видно выходящее из них дыхание.

Самую старшую из женщин звали Этта. Среднюю — Мойра. А молодую — Диана.

Женщины помогали друг другу перейти железнодорожные пути, пролезть под ограждением и спуститься вниз к берегу реки. Они уселись на ледяную траву на высоком берегу. Средняя вытащила зажигалку и прикурила сигарету. Они зажгли свечу, которую украла молодая. Постепенно подмораживало, хотя ветер почти утих.

— Какая тихая ночь, — проговорила молодая.

— Да уж, тихая, — буркнула старшая, взглянув на небо. — Завтра мороз усилится, — добавила она.

— Посмотрите сюда, — торопливо сказала средняя. — Так и есть. Клянусь. Там была эта женщина.

— Какая женщина? — спросила старшая. — Мы ее знаем?

— Нет, так познакомимся, — откликнулась средняя.

— Как ее зовут? — поинтересовалась старшая. — Где она работает?

— Поди знай, — ответила средняя. — Мне кто-то рассказывал о ней. О том, что она сделала. У нее умер муж, и она каждую ночь приходила к нему на могилу и сидела там до утра, и это длилось целый год. Клянусь Богом, это правда.

— Как та собака в Эдинбурге, — сказала старшая.

Молодая женщина позволила себе лечь на спину.

Возле уха раздался неприятный треск промерзшей травы.

— Неужели каждую ночь? — удивилась она. — И целый год? Триста шестьдесят пять ночей. Шестьдесят шесть, если это был високосный год. Сидела там. Зачем? — недоумевала она. — Думала, что он подойдет к ней и скажет «привет»?

— Не знаю, — пожала плечами средняя. — Откуда мне знать?

— А как ей удавалось каждую ночь пробираться мимо сторожа? — не унималась молодая женщина. — Разве кладбище на ночь не закрывается? Неужели она не пропустила ни одной ночи? Интересно, брала ли она с собой что-нибудь поесть? Или ужинала дома перед уходом?

— Говорю же тебе, не знаю, — сердито сказала средняя, — Даже не представляю, что она брала на свой проклятый ужин.

— Копченую селедку, — предположила старшая.

— А что дальше было, когда этот год закончился? — спросила молодая.

— Иногда чувствуешь себя уже покойницей, — произнесла старшая. — Я их не так уж часто вспоминаю, но сегодня вечером у меня были именно такие ощущения.

— Ради Бога, — взмолилась средняя. — Это все сказки.