или…
– Ну, и какой вывод?
– Загадка не из простых, – сказал он задумчиво. – Одни полагают, что нам не следует вас лечить, поскольку лечение может уничтожить какой-то неизвестный фактор, делающий вас переносчиком. Другие утверждают, что если мы не станем вас лечить, то вы свалитесь задолго до того, как кончатся всесторонние обследования. А третьи уверяют, что настала пора выяснить, почему вы являетесь переносчиком, сделать соответствующие анализы и вылечить вас, после чего повторить анализы.
– Полагаю, меня никто спрашивать не собирается, – оборвал я его.
– Вряд ли, – его лицо осталось невозмутимым.
– А к какой группе относитесь вы сами? – спросил я безысходно. – Станете мной заниматься, или же заставите подохнуть как собаку, замеряя кровяное давление? А может, я спокойно лишусь пальцев, пока вы сидите здесь сложа руки, ожидая доклада лаборатории.
– В любом случае мы узнаем от вас очень много о Мекстромовой болезни, – бросил он. – Даже если вы умрете.
– Мне очень лестно сознавать, что моя смерть будет не напрасна, – как можно более язвительно сказал я.
Он презрительно взглянул на меня:
– Вы же не боитесь смерти, мистер Корнелл.
– Боюсь я смерти или нет, сейчас или погодя, к счастью или нет, – это не имеет значения. Теперь не место и не время, да я и не вижу причин говорить об этом.
Мы сидели, уставившись друг на друга. Он не знал, то ли надуться, то ли рассмеяться, а меня это тем более не волновало. Казалось, мы приближались к чему-то похожему на конец. Потом последуют похороны, заявления, что я де умер, ибо современная медицина бессильна, и вечные охи о недостатке фондов и об очередных пожертвованиях Медицинскому центру. В результате Фелпсу еще больше развяжут руки, а все остальные покатятся ко всем чертям.
– Ну что ж. Чему быть, того не миновать, – просипел я. – У меня нет ни мнения, ни права на апелляцию. Никого не трогает, каково мне сейчас.
– Я ведь не нелюдь, не толстокожий монстр, мистер Корнелл, – откликнулся он холодно. – Я думаю, вы понимаете мою точку зрения, или, во всяком случае, согласитесь, что в ней есть доля истины.
– Мне кажется, я уже прошел это с Торндайком.
– Другой подход. Я говорю о своем праве на открытие.
– О чем?
– О моем праве на открытие. Вам как инженеру, должна быть близка подобная идея. Будь я поэтом, я бы написал оду моей любимой, и никто не в силах был бы заставить посвятить ее кому-нибудь другому. Будь я поваром, открывшим новый рецепт, никто не посмел бы утверждать, что я увел его у своего друга. Тот, кто открыл что-то новое, должен иметь право не выпускать его из своих рук. Если бы создание мекстромов было каким-то техническим открытием или новшеством, я мог бы его запатентовать, получив исключительное право использования на семнадцатилетний период, не так ли?
– Да, но…
– Да, но сейчас на мои права наплевали бы, и дело вышло бы из-под контроля…
Я замер и с гневом посмотрел ему в лицо. Он ничего не скрывал, просто был мекстромом. И все же на миг запнулся.
– Взгляните на меня! – рявкнул я. – Разве вправе один человек, или даже какая-то группа, скрывать, утаивать или держать в руках какой-то процесс, который можно использовать, чтобы спасти человеческую жизнь.
– Этот аргумент уже приводился ранее. Вы, может быть, по-своему и правы. Но, к моему счастью, мистер Корнелл, у меня есть секрет, а у вас – нет, и тут уж ничего не поделаешь. Я имею право использовать его на тех людях, которые, по моему мнению, в большей мере будут способствовать прогрессу человеческой расы. Однако не стоит снова вдаваться в скучные и надоедливые дискуссии. Как сказал один древнегреческий философ, сколько с человеком не спорь, а мысли его не переделаешь. С другой стороны, думается, вы нам кое в чем могли бы услужить, хоть и против своей воли.
– Да? И что я с этого буду иметь? Наверное, нужно кого-то убить? – я цинично оглядел его и добавил: – Или, может, спросить, кого я должен убрать? Вы же знаете, как я люблю подобные штучки.
– Не смейтесь, я серьезно, – сообщил он.
– Тогда хватит юлить! Выкладывайте! – взорвался я. – Вы в курсе, я нет. Поэтому, если хотите меня заинтересовать, лучше говорите, чтобы мне не ломать голову.
– Вы, конечно, были переносчиком. Может, им и остались. Но определить это мы не в силах. Собственно, мы могли бы, если бы…
– Ради Бога, кончайте, – вскрикнул я. – Что вы темните.
– Простите, – сказал он извиняющимся тоном, от которого меня пробрало до мозга костей.
Он немного помялся и продолжил:
– Если бы остались переносчиком, то могли бы принести пользу Медицинскому центру. Теперь понимаете?
Еще бы не понять. Как нормальные люди, они ничего против меня не имели, только пинали туда-сюда и подбирали за мной жертвы. А теперь, когда я сам стал жертвой, они обеспечат мне «лечение», если только я побожусь объехать всю страну, намеренно заражая подобранных ими людей. Либо это, либо ложись и подыхай. Вряд ли специалиста Фелпса внезапно осенила подобная мысль. Он вынашивал ее давно, выжидая развязки второго деликатного вопроса, когда мне деваться будет некуда, и останется лишь терзаться
