чёрную дыру. На миг я ощутил себя чёрной бездной, схлопнувшейся в крохотный по космическим масштабам объём человеческого тельца.
Вопреки возникшей надежде на спасение, в меня хлынуло ощущение абсолютной тщеты наших усилий в частности и полнейшей бесплодности всего сущего вообще.
«Видимо, сверхострое восприятие окружающей среды, позволяющее уцелеть в войне, развилось до космического масштаба. – Мрачно, без тени иронии, пошутил Антилексей. – Знал, что это случится. Симптомы характерные. Раньше это лишь просверкивало, в редких приступах стихосложения… Самурай доморощенный».*
И я промолчал. Воистину: в каждой шутке есть доля…
Глава семнадцатая
Цветок и кольчуга
«Амрина…
Мой хрупкий цветок.
Творенье нездешней, в прямом смысле неземной красы. Роса слезинок по тончайшей коже и пронзительная нежность лепестков. В вашем мире иные имена и образы, но в нашем – ты напоминаешь мне розу.
Я так вижу.
Разве существует время цвести и время прятаться? Для настоящей-то розы?! Кому-то выпадает цветенье на фоне безоблачного неба, а кому-то – суждено пламенеть дерзкой бунтаркой среди громыхающих доспехов. Миг ли. Вечность ли…
Мнится мне кольчуга, на которой покоится алая роза. Цветок на войне. Извивается в моих сжатых пальцах… Вытекает линией жизни из моей руки… Покачивается, вцепившись колючками в кольчужные звенья-колечки. У самого сердца…
Амрина.
У меня всего две руки и обе заняты – щитом и мечом. Я не могу, если понадобится, одновременно удерживать ещё и тебя. И не могу бросить! Ведь тогда не будет никакого смысла – ни в мече, ни в щите. Нет смысла цепляться за жизнь, добровольно отказавшись от большей её части.
Тревожные трубы.
Дым, стелящийся до горизонта. Шлепки стрел. И предсмертные хрипы соратников.
Судорожно ищу самое безопасное место для цветка. И, не придумав ничего лучшего – прячу его под кольчугу. Защищаю тебя собой. Вернее, всем тем, чем защищаю самого себя – ведь нас двое. Моя кольчуга – наша последняя крепость. Умоляю, не шевелись! Просто немножечко потерпи. Ну, разве что, гляди в колечки-бойницы и всякий раз кричи мне: «Не бойся, это не твоя стрела!» Я буду улыбаться в аду битвы: «Знаю… не моя… если ты разглядела стрелу – не моя… Моя будет выглядеть как точка, летящая навстречу…»
Ты дышишь под железом. И наполняешь моё хриплое прерывистое дыхание своим спокойным ритмом. Но… ты не можешь безвольно лежать под кольчугой. Там, внутри – ты колешь меня. Напоминаешь, что у тебя также есть оружие, твоё. Колючки!..
Несмышлёная моя… Ты лишь делаешь мне больно – разве таким воюют?! Эта сладкая боль, смешанная с испугом, встряхивает меня и даёт силы… бояться.
СТРАХ!
Мои движения – выпады, замахи, удары, уклоны – сопровождаются твоими уколами изнутри. Движения скованы. Сколоты. Замри, родная, повремени! Самый момент выжить…
Страх липкой влагой проступает сквозь кольчугу. Мои движения проколоты изнутри тобой. Крохотные дырочки в теле. Из них не сочится по капельке кровь. В них, незримыми крохами (не остановить!) – просачивается внутрь страх!
Амрина! Замри, не шевелись! Я боюсь! Но не уколов… Я боюсь – тебя помять. Покалечить. Твои лепестки. Твой изящный стебель. Красота – страшная сила, но… не на этой войне, малышка… Замри, милая, я попытаюсь выжить за нас двоих… Ах, если б, хоть на время, можно было спрятать тебя под кожу! Амри…»
…Я распахнул веки. И тут же наткнулся на её взгляд. Проталины серо-голубой водицы. Кусочки неба, рвущегося из-под ресниц навстречу мне.
– Алексей?!
В голосе тревога, во взгляде – льдинки боли. Мгновенно выстудили глаза до тускло-серого оттенка.
Я попытался успокоить её. И не смог – онемевшие губы, шевельнувшись, перестали слушаться.
– Ты сравнивал меня… с цветком? Давал ему… моё имя?
– Ты?! Умеешь читать мысли? – собственный голос показался мне чужим.
– Ну, что ты… Если бы…
Её ладонь медленно поползла по моему лицу. Размазалась, распавшись на сладко ноющие частички- прикосновения. Глаза надвинулись, как опустившееся небо.
– Твои веки так судорожно вздрагивали… будто под ними билось что-то… живое… нежное… бережно хранимое… – Ее голос шелестел ветерком в листве. – Я впитывала растекающуюся от тебя энергию… и просто увидела колючий красный цветок. Вы, кажется, называете его – роза… Он был в заточении… за непонятной решёткой с круглыми дырочками.
– Кольчуга…
– Он кричал… рвался на волю…
– Если бы на волю… Он рвался на смерть. То-то и оно… Да ещё и мешал выжить своему собственному защитнику.
– А ты никогда не задумывался, что кому-то… даже это – несвобода. Лучше умереть… вместе с любимым, чем достаться врагам в виде пленницы, пожизненной рабыни… или оплакивать любимого до собственной смерти…
– Амри… Что же ты со мною творишь, милая?! Давай не будем о плохом… Знаешь, у меня тут вдруг… снова получились стихи. – И я, почти без паузы, начал:
Я ещё ни разу не чувствовал её пальчики на всём своём теле – но я предвкушал их прикосновение! Стихотворение говорило о том, что с нами обязательно случится. Когда наступит…
На этот раз она умело скрывала свои счастливые слезинки. Сглатывала, боясь при этом пошевелиться. Так же впитывала, как и мои строки, отзывающиеся сладкой незаметной болью. Вот ведь чудо истинное – людям, рождённым под иными солнцами, ДАНО воспринять магию иносказаний и образов, которая на третьей планете звезды Солнце зовётся Поэзией!
Может быть, благодаря этому… не такие уж и чуждые МЫ друг другу???
– Гладишь, словно уравновесить можешь… – повторила Амрина шёпотом и уткнулась в моё плечо. Теперь уж и я – замер недвижимо.
…Да мы богачи: у нас в распоряжении были целый вечер и ночь, когда нам никто не мешал. И казалось, что мы действительно одни остались во всей Вселенной… и даже вне. Мы улетали за пределы, периодически прикасаясь друг к другу, чтобы не потеряться.
Хотя – был, был у нас гость! Где-то в дальнем углу, должно быть, в самом хитром закоулке меж брёвен, – очаровательно пел сверчок. Мусолил на своей крохотной скрипке извечную мелодию, написанную скорей всего ещё его прапрадедом. Песня эта старалась увести нас в мое деревенское детство, резко сужая космические объёмы до микрокосма «малой родины». Но у сверчка ничего не получалось!
Для Амрины он был самым настоящим космическим существом. И ещё больше улетала она от его пения
