простынях, свежевыбритый, в одной из лучших ночных рубах из гардероба Флинна, он был похож на римского императора. На низком прикроватном столике стояла ваза с красным жасмином, да и вся комната утопала в цветочных украшениях, срезанных и тщательно подобранных Розой О’Флинн.
Усилиями Розы и Нэнни, пичкавших его едой, Себастьян неуклонно набирал вес, и естественный цвет кожи вытеснял оставленные лихорадкой желтые пятна. Флинн почувствовал легкое раздражение, видя, что с Себастьяном обращаются точно с племенным жеребцом, в то время как его самого едва терпят в собственном доме.
Пришедшая ему на ум метафора породила дальнейший ход мыслей и еще большее раздражение. Племенной жеребец! Внимательно посмотрев на Розу, Флинн отметил, что на ней было белое с полупрозрачными рукавами платье ее матери, которое Роза бережно хранила и надевала до этого всего лишь пару раз в жизни. Более того, на ее, как правило, босых ногах были купленные в магазине лакированные кожаные туфельки, а в черных шелковисто-блестящих волосах — Боже мой! — торчал цветочек бугенвиллеи. И на хвостике длинной косы, обычно небрежно перехваченной кожаным шнурком, красовалась шелковая ленточка.
Флинн О’Флинн не отличался особой сентиментальностью, однако он вдруг заметил в поведении дочери несвойственные ей перемены, включая некую застенчивость, которую никогда раньше не наблюдал, а сам при этом ощутил чувство настолько неизведанное, что не смог распознать его как отцовскую ревность. Однако он определенно уяснил, что чем раньше отправит Себастьяна в путь-дорогу, тем лучше.
— Отлично, Басси, просто отлично, — громогласно обрадовался он. — Я тут собрался отправить в Бейру носильщиков для пополнения наших запасов и подумал, что они могли бы и тебе заодно раздобыть какую-нибудь одежонку.
— Что ж, спасибо тебе большое, Флинн. — Себастьян был тронут заботой приятеля.
— Ну, лучше бы сделать это как следует. — Тут Флинн торжественно извлек на свет сантиметр. — Мы пошлем старику Парбху твои мерки, чтобы он мог сшить тебе что-нибудь на заказ.
— Должен сказать, это весьма благородно с твоей стороны.
«И совсем нехарактерно», — добавила про себя Роза О’Флинн, наблюдая за тем, как отец тщательно обмерял ноги, руки, шею, грудь и талию Себастьяна.
— Вот не знаю, как быть со шляпой и обувкой, — уже заканчивая, вслух рассуждал Флинн. — Но я что-нибудь придумаю.
— И что бы это все могло значить, Флинн О’Флинн? — подозрительно поинтересовалась Роза.
— Ничего, ровным счетом ничего. — И чтобы избежать дальнейших расспросов, Флинн, забрав свои записи с сантиметром, поспешил из комнаты.
Какое-то время спустя, когда Мохаммед с носильщиками вернулись из «закупочного похода» в Бейру, они с Флинном уединились в тайном уголке оружейного склада.
— Купил? — нетерпеливо поинтересовался Флинн.
— Да, пять ящиков джина. Я оставил их в долине — в пещере за водопадом, — прошептал Мохаммед, и у Флинна вырвался вздох облегчения. — Но кое-что захватил с собой. — И Мохаммед извлек из-под одежды бутылку. Вытащив зубами пробку, Флинн плеснул себе немного в имевшуюся наготове эмалированную кружку.
— А с остальным что?
— Сложно было — особенно с шапкой.
— Но ты достал? — с нетерпением оборвал Флинн.
— Тут не обошлось без помощи Аллаха. — Мохаммед никак не хотел торопиться с рассказом. — В гавани стоял германский корабль — по пути в Дар-эс-Салам он остановился в Бейре. На его борту были три немецких офицера. Я видел, как они расхаживали по палубе. — Сделав паузу, Мохаммед откашлялся, словно в преддверии напряженного развития событий. — В ту ночь мой друг переправил меня в лодке на корабль, и мне удалось попасть в каюту одного из солдат.
— Ну, где товар-то? — Флинн начал терять терпение. Подойдя к двери рондавеля, Мохаммед подозвал одного из носильщиков. Затем вернулся со свертком и положил его перед Флинном на стол. Гордо улыбаясь, он ждал, пока Флинн его развернет.
— Боже всемогущий! — выдохнул Флинн.
— Красота?
— Зови Манали. Скажи, чтобы немедленно шел сюда.
Десять минут спустя Себастьян, которого Роза наконец неохотно перевела в категорию «ходячих» пациентов, вошел в рондавель, где был с радушием встречен Флинном.
— Садись, Басси, малыш. У меня для тебя подарок.
Себастьян нехотя выполнил просьбу, не сводя глаз с лежавшего на столе накрытого тканью предмета. Подойдя к столу, Флинн сорвал с него ткань. Затем церемониально, точно архиепископ Кентерберийский[20], он поднял шлем и с благоговением, как корону, опустил его на голову Себастьяну.
Готовый к полету золотой орел уже поднял крылья и в беззвучной угрозе раскрыл клюв; черная эмаль сияла матовым блеском, а золотистая цепь тяжело провисала у Себастьяна под подбородком.
Это было настоящее произведение искусства. Головной убор обладал настолько мощным воздействием, что словно поглотил Себастьяна, вобрав в себя его голову до самой переносицы, так что глаза были едва видны из-под выдающихся краев.
— Великоват на пару размеров, — констатировал Флинн. — Но можно подложить внутрь каких-нибудь тряпок, чтобы его слегка приподнять. — Сделав пару шагов назад, он наклонил голову, оценивая производимый эффект. — Басси, ты сразишь их наповал, малыш.
— А для чего это? — с беспокойством в голосе поинтересовался Себастьян из-под металлического шлема.
— Потерпи — узнаешь. — Флинн повернулся к воркующему от восхищения Мохаммеду. — Где одежда? — спросил он, и Мохаммед с напускной важностью махнул носильщикам, тащившим ящики от самой Бейры.
Парбху — индиец-портной — явно поработал на славу. Поставленная Флинном задача, несомненно, затронула креативные струнки его тонкой души.
Через десять минут Себастьян все еще стоял в центре рондавеля, а Флинн с Мохаммедом медленно ходили вокруг него, выражая восторг и поздравляя друг друга с успехом.
Помимо внушительного шлема, который теперь, благодаря уложенным внутрь тряпкам, сидел на голове повыше, на Себастьяне были небесно-голубой китель и галифе. Манжеты кителя были оторочены желтым шелком, и такая же полоска проходила по внешней стороне галифе, а воротник-стойка был расшит металлизированной нитью. Высокие черные сапоги со шпорами нещадно жали, так что Себастьян стоял красный от неловкости, неуклюже скосолапив ноги.
— К чему все это, Флинн? — жалобно пытался выведать он.
— Басси, малыш, — Флинн трогательно положил руку ему на плечо, — ты отправишься собирать для… — Чуть было не сказав «для меня», он, спохватившись, продолжил: — для нас жилищный налог.
— Что за жилищный налог?
— Жилищный налог — это ежегодная сумма в размере пяти шиллингов, которую платят местные вожди германскому губернатору за каждую хижину в своей деревне. — Подведя Себастьяна к стулу, Флинн усадил его так бережно, словно тот только что сообщил ему о своей беременности, и тотчас поднял руку, упреждая все расспросы и возражения. — Да, да, ты пока еще не понял. Все тебе объясню. Просто закрой рот и послушай. — Усевшись напротив Себастьяна, он доверительно подался вперед. — Итак! Немцы, как мы уже говорили, должны нам за дау и прочее — согласен?
Себастьян кивнул, и шлем сразу сполз ему на глаза. Он поправил его.
— Так вот, ты отправишься за реку с охотниками, одетыми под аскари. Ты обойдешь все деревни до настоящего сборщика налогов, который как раз собрал бы те деньги, которые они нам должны. Пока все понятно?
— Ты со мной пойдешь?
— Куда мне с такой ногой — она еще толком не зажила? — нетерпеливо возразил Флинн. — И кроме того, на другом берегу все вожди знают, кто я такой. А ты еще никому из них на глаза не попадался. Тебе
