природной смекалкой – вот что скрывалось за негеройской внешностью новосибирского мужика Егора. Что же касается неуживчивости – на войне это совсем не главное, при условии исполнения приказов. А дисциплина у Соломатина была в крови. Я заметил – он умел вычленять из любой ситуации основное и всегда знал, с кем имеет дело.
Десять – одиннадцать – двенадцать! Снайперы. Недавние смертельные враги, как выяснилось во время разговоров по душам. Так уж вышло, что они схлестнулись в молчаливой дуэли во время ночного боя в горах – УЖЕ ЗДЕСЬ, на Эксе. Немец и два русских. Ефрейтор Гельмут Фриске, снайпер горнопехотного батальона дивизии СС «Эдельвейс», он же отличный альпинист. И братья Павелко – Сергей и Роман – из южноукраинского города Николаева. В их мировоззрениях была большая разница: для немца русские ещё месяц назад были смертельными врагами; для братьев же, живших на сорок лет позже, немцы были просто вероятными врагами, как члены враждебного блока НАТО, а в прошлом и вовсе – побеждённым народом. Как бы там ни было, теперь от них требовалось если уж не подружиться, так хотя бы свыкнуться с мыслью: отныне мы все союзники.
Тринадцать! Подрывник Жан-Кристоф Беко, француз. Я уж не знаю откуда и каким образом он затесался в Упырёво воинство – просто не было времени выспросить. Но то, что парень отлично разбирался в том, ЧЕМ и КАК поднять на воздух всё, что привыкло к земле, и при этом не взлететь самому – факт!
Четырнадцать – пятнадцать – шестнадцать! Трио талантливых бойцов из советской спецкоманды КГБ «Вымпел». Непосредственные участники памятного захвата дворца Амина в Кабуле, в ночь перед вводом советских войск в Афганистан. Коротко подстриженные, неприметной внешности. Москвич Олег Крохин, отличный технарь, подготавливавший и обеспечивавший многие победы спецгруппы. Игорь Тимошенко из Одессы. И Виталий Сидоркин, ленинградец. Как выяснилось из ознакомительной беседы, их взяли в Проект сразу – в ту же ночь после штурма, наверняка рассчитывая списать исчезновение трёх самых лучших на естественную убыль. Поди разбери, сколько на самом деле советских офицеров погибло в той страшной ночной мясорубке…
И самая тёмная из «тёмных лошадок». В буквальном смысле. Чёрный как ночь (никакого камуфляжа во тьме не надо!) африканец М’булу. Толком не ясно, из какого он племени, но волею судьбы угодил в «англоязычную» цивилизацию. Был рабом, увезённым на плантации Карибских островов. До этого – воевал в своей родимой саванне. (КАК воевал, свидетельствуют татуировки: по их обычаям за каждого убитого врага положена красная точечка на спине, а спина у него – сплошь багровая…) После этого – сбежал с плантации и примкнул к отряду, который успешно партизанил на Ямайке против колонизаторов, а затем полным составом ушёл в пираты, откуда его и выдернули локосиане. Такой вот головорез. В буквальном смысле.
Итого: со мной – семнадцать.
«А крестьянина забыл?»
Ну, конечно же! Ещё один боец – непременный Митрич! Я забрал его к себе, «восемнадцатым лишним». Он стоял левофланговым во второй шеренге и, как всегда, периодически шмыгал носом. Геройских спецэффектов от него ждать не приходилось, но в пользу его кандидатуры говорили два аргумента. Первый и главный: я был в некотором смысле в ответе за мужичка, выпавшего из обычной жизни на Земле, в том числе и по моей вине тоже; второй и немаловажный – он планировался мной на должность начальника хозяйственной части, уж что-что, а хлопотать по хозяйству Митрич умел и любил. Аргументы против, имевшиеся в большем количестве, я просто-напросто отмёл списком, пользуясь правом начальника, получившего карт-бланш на формирование своего подразделения. Что касается надёжности, я уже имел возможность убедиться – на старого солдата Митрича можно было полагаться.
«Ну и что мы имеем, оберст? Один японец, четыре американца, два монгола, один зулус, по одному французу и немцу, и ВОСЕМЬ русских… Только не говори, что так получилось случайно! Националист ты, Дымов, оголтелый…»
«Ант, за националиста – ответишь. Я патриот. А насчёт приоритетов… Понимаешь, теоретик военной мысли, воевать можно с какими угодно союзниками. А вот ПОБЕЖДАТЬ я предпочитаю с русскими. С другими – вряд ли получится».
…После короткого инструктажа я разогнал свою команду выполнять конкретные поручения. Первым делом мы чисто по-русски продублировали хитроумные технические запоры шлюзов, выходящих в буферное помещение терминала. Для того, чтобы подстраховаться от нежелательного вторжения из неведомого пространственного лабиринта, мы, как говорится, к чёртовой матери (при помощи сварочного оборудования из ремкомплекта танковой колонны) ЗАВАРИЛИ ДВЕРИ полосами металла. Знай наших! Подсказал нам это лаконичное русское решение Игорь Тимошенко. Он, с непередаваемым одесским шармом, поведал, как выкручивались хозяйственники на железных дорогах времён распада Советского Союза. Они просто- напросто, вместо пломб, которые вскрывали и потом по-новому обжимали расхитители – стали каждый раз заваривать двери вагонов стальными прутьями. Вот вам пломба! Идея не могла не понравиться. Прижилась…
Далее, усадив Олега Крохина и снабдив его всем комплексом личных воспоминаний и малоразборчивыми записями «указаний от Амрины» по обслуживанию главного пульта, я занялся обучением личного состава.
И вдруг, спустя минут сорок, началось что-то необъяснимое… Чем больше я объяснял, тем недоумённее становились лица доброй половины моих подчинённых. Сначала я не обратил внимания, перебрасываясь репликами с Тимошенко и Сидоркиным из «Вымпела». Потом меня стало раздражать молчание большинства и отсутствие вопросов по существу. Я даже не выдержал и озвучил общеармейскую банальность:
– Други мои, как говорится, если нет вопросов от аудитории – это значит, что либо ВСЁ понятно, либо НИЧЕГО не понятно. А у нас какой диагноз?
– Да покуда в голове полочек хватает – всё укладывается.
Меня порадовало, что это изрёк Бугор, в реальном неискажённом времени живший на целый век раньше меня. Значит, всё же доходят до масс мои толкования на тему чужой техники. Я уже хотел поблагодарить разведчика за…
И тут…
– Mon collonel… Il peut que je perde la boule mais je ne bite rien…[2]
«ЧЕГО-ЧЕГО?!» – моментально охренел Антил.
«ЧЕГО?» – солидаризировался я с ним в недоумении.
– Кто сказал? – осторожно повернул я голову к подчинённым.
– Mais je dis – je ne comprends rien…[3]
«Жан-Кристоф Беко, француз… Постой-ка! ФРАНЦУЗ!»
Я настолько отвык от мысли, что «языки разных народов похожи только внешним видом – шевелящиеся отростки бледно-розового цвета»! По сути же, мы все здесь, на Эксе, благодаря специальной системе ретрансляторов, понимали друг друга, словно изъяснялись на одном и том языке… Неимоверно, но факт.
Он говорил НА СВОЁМ языке!
– Повтори, пожалуйста, по-русски… – у меня внутри всё оборвалось, нехорошее предчувствие пробрало ознобом, но я всё же на что-то ещё надеялся.
– Le Russe?.. Mais je connais pas un mot en russe…[4]
Надежда умерла, изменив своим правилам, ПЕРВОЙ.
Когда заговорил Юджин, я окаменел.
– I can't read you, commander![5]
Если мне не изменяет память, он говорил что-то по-английски, и в глазах его было искреннее недоумение.
Последний удар молотком по зубилу нанёс немецкий «скульптор» (он же – снайпер) Гельмут Фриске:
– Warum erklaren Sie nur Ihren, Russishen? Bedeutet es, das die andere nicht alles konnen mussen?[6]
Теперь моя каменная статуя была полностью изваяна.
Я выпал из этого условного локосианского времени. Я пока существовал только мысленно.
