5
Тред шарахнулся в сторону, но сдержался и молча смотрел, как куча тряпья медленно разворачивается. С жалобным оханьем и кряхтением из нее вылез на четвереньках и уселся в углу скорченный старик. Если заключенные в кухне показались мальчику дряхлыми и бессильными, то по сравнению с этим старцем они были бодры и полны сил. Иссохшее бледное тело скрывалось под грязными лохмотьями. Лицо было невероятно старым, годы изуродовали и высушили его. Глаза на морщинистом лице затянулись пленкой, беззубый рот запал, кожу выбелило временем и темнотой, и все это окружала копна немытых седых волос и борода.
Живой призрак. Ему, должно быть, тысяча лет!
Мальчик смотрел на старика круглыми от изумления глазами, но тут призрак дрожащим голосом повторил:
– За что ты меня?
– Я не хотел. Я нечаянно, - Тред обрел наконец дар речи. - Я не знал, что тут кто-то есть.
– Значит, ты слепой. Потому тебя сюда и прислали?
– Нет, я не слепой.
– И не слабоумный, судя по голосу. Тогда почему же? Подойди поближе, дай мне себя рассмотреть.
Тред послушно шагнул к нему, и оба принялись разглядывать друг друга. Кожа призрака была сухой и тонкой, как пыль. На худых, как у скелета, руках выделялись распухшие суставы. Каждая костяшка была с боб величиной. Поразительно.
Старец, не менее удивленный тем, что увидел, пробормотал:
– Да ведь ты еще ребенок!
– Я не ребенок!
– Сколько тебе лет?
– Тринадцать.
– И ты заключенный?
– Да.
– Бедное, несчастное дитя!
У Тредэйна защипало глаза, вот-вот польются слезы. Что угодно, только не это! Чтобы удержаться от позорной слабости, мальчик торопливо спросил:
– А сколько лет
– Сколько лет? - старик недоуменно помолчал. - Не помню. Кажется, я родился в год наводнения.
– Которого из?
– Великого.
– И сколько же вы здесь?
– По-моему, вечность.
– Не со мной, - прошептал он, не замечая, что думает вслух.
– О чем ты?
– Ни о чем. Простите, что я попал в вас, сэр. Это вышло случайно. - И, сочтя бесполезный разговор оконченным, Тред вернулся к куче бобов.
– Сто пятьдесят семь, - объявил старец.
– Простите?
– Э, да у тебя прекрасные манеры, мальчик. Хотел бы я знать, где ты получил такое воспитание. Никто не говорил со мной так вежливо-с… не помню уж, с каких пор. Да если подумать, может, и никогда не говорил.
Болтовня слабоумного старца раздражала, но беднягу винить не приходится. Лучше не обижать его, но и не потакать его трепотне. Тред ответил слабой улыбкой и сдержанным кивком, после чего снова сосредоточился на бобах. Но необщительность собеседника не смутила старца.
– Здесь я - Сто Пятьдесят Седьмой, - поведал он мальчику. - Это официально. Неофициально меня иногда называют «Первый», потому что я старейший из здешних полов. А с тех пор как я потерял последние зубы, шутники из охраны прозвали меня Клыкачом.
– А что, - спросил Тред, - эти шутники все такие остроумные, как сержант Гульц?
– Нет. Никто не сравнится в остроумии с Гульцем, кроме разве что самого коменданта.
– Ты называешь себя «пол». Что это значит?
– Политический заключенный, в отличие от обычного уголовника, или «уга». Нас всегда содержат порознь, так что мы даже не видим друг друга. Так положено, чтобы предохранить угов от заразы нравственных и умственных извращений, но, в сущности, так лучше и для нас. Мне говорили, что среди угов попадаются сильные и дикие, как бешеные медведи. А другие, по слухам, походят на ядовитых змей. А кое- кто напоминает гигантских насекомых, наделенных дьявольским разумом. Не хотел бы я повстречаться с ними! Поверь, мой мальчик, тебе повезло, что ты попал к полам.
– Меня просто распирает от благодарности.
– Полы и уги, - оживленно продолжал старик, - различаются по всем возможным признакам. Им даже номера присваивают по-разному. Угам - четные, полам - нечетные, как мой Сто Пятьдесят Седьмой, например. Но ты, дитя, можешь звать меня Клыкачом. Это короче и проще запомнить.
– Если вам так больше нравится…
– А ты сам?…
– Тредэйн.
– Но тебе же дали номер?
– Меня зовут Тредэйн ЛиМарчборг.
– А, чувство собственного достоинства, к тому же ярко выраженное. И одет хорошо. Одежда измята и запачкана, но цела. Фигурка по-мальчишески тонкая, но без признаков постоянного недоедания. По всему ясно, что ты пробыл здесь недолго.
Тред удивился. Кажется, старик вовсе не выжил из ума, как он сперва подумал. Слово «недоедание» опять напомнило ему о голоде. Вернувшись к груде овощей, мальчик попытался добыть из нее что-нибудь съедобное. На этот раз он выбрал брюкву, не слишком большую и старую на вид. Она исчезла в несколько секунд, и Тред принялся за вторую. Боль в животе поутихла.
– Тредэйн ЛиМарчборг, - повторил Клыкач. - Старое имя, славное имя. Твоя внешность, воспитание и речь убеждают меня, что оно в самом деле принадлежит тебе. Скажи, неужели влияния твоего отца недостаточно, чтобы добиться твоего освобождения? Или ты разгневал его, или обесчестил, а может быть, он решил преподать тебе урок за непослушание? Так, а?
– Нет.
– Почему же тогда твой отец не заступится за…
– Мой отец мертв, - ответил Тредэйн.
– Как это грустно, дитя мое! Ты совсем один на свете, сирота, тебя некому защитить и тебя посадили сюда. Быть может, навечно…
– Нет, я обязательно выберусь! - это вырвалось помимо воли, и мальчик тут же пожалел о сказанном. Он вовсе не собирался доверяться этому болтливому старику.
– Ах, вот как? - на лице Клыкача появилась насторожившая Треда хитроватая улыбка, - И как же ты собираешься выбраться, милый мальчик?
– Еще не знаю. -
– Да ведь из крепости Нул нелегко бежать. Если ты хочешь попытаться, надо составить хороший план.
